Человек на экране был без очков, и на монитор падал солнечный свет из окон.
– Не уверен. На том были очки.
– Но похож?
– Возможно. Он говорил, что родился в САСШ.
– Значит, он. Пан Димитрий Ковальчек. Магистр в области химии, заканчивал Стэнфорд, при-ехал по программе международного обмена два года назад. Употребляет легкие наркотики. Неблагонадежен.
– Мне сказали, что он еще и содомит.
– Содомит? Вот как… Кто сказал?
– Не важно.
Полковник кивнул головой.
– И в самом деле, не важно. Тем более – он вполне может быть содомитом, на его родине за это нет наказания. Значит, содомит…
Пальцы полковника забегали по клавишам, внося в досье Димитрия Ковальчека новые данные.
– И что он вам предлагал, господин граф?
– Сказал, что у них на факультете химии какой-то дискуссионный клуб. Собирается молодежь, дискутирует. Этот содомит осмелился предложить прийти и мне.
– Но это же просто прекрасно! Вы обязательно должны там быть, граф.
– Мне там нечего делать. Тот, кто унижает себя общением с подобными людьми, не может считаться человеком чести.
Полковник Збаражский назидательно поднял палец.
– Высшее служение родине, граф, – переступить через себя! Переступить даже через свои понятия о чести, ради Родины! Вы думаете, что такое разведка? Я тоже был бы рад работать с высоконравственными людьми, людьми с представлением о чувстве долга. Но, увы, такие люди не интересуют противную сторону.
– Вы хотите сказать, что у меня нет представления о чувстве долга?!
– Я неправильно выразился. Конечно же, оно у вас есть. Признаюсь, я удивлен тому, как быстро они вышли на вас, это само по себе – повод для того, чтобы задуматься. Но они на вас вышли, и у меня нет другого выхода – следует продолжать игру. Вместе с вами, граф.
– Я не давал согласия ни на какие игры.
– Давали, граф, давали… Вы просто не поняли этого, но согласие дали. В нашем деле вход – рубль, выход… а выхода-то и нет. Вы ведь все понимаете…
– Что, например?
– Например, про графиню Елену. Я рад, что у вас развиваются отношения. Но она по-прежнему настроена бунтарски и готова на любые безумства.
В принципе то, что происходило сейчас, было не что иное, как вербовка агента, ее завершающий этап. Об этом написаны целые тома научной литературы, которые нельзя купить на полках, этому учат в полицейских академиях: вербовка – высшая форма полицейской и разведывательной работы. И полковник Збаражский был ее подлинным асом. Если у его коллег значительная часть агентурной сети представляла собой просто фикцию, чтобы списывать деньги из полицейского рептильного[47] фонда, то у Збаражского сеть была действующей. На полном ходу.
Но кое в чем Збаражский просчитался. Он был профессионалом, завербовавшим за свою жизнь более двух сотен человек, но среди них аристократов было всего двое, и то – из первого поколения. Как и все профессионалы, полковник был чуточку самоуверен, да и время его поджимало, а потому он поторопился пойти в атаку, не присмотревшись как следует к своему потенциальному агенту, не изучив его реакцию в различных жизненных ситуациях. Его небрежение в этом вопросе можно было бы оправдать спешкой, но в таком деле оправданий быть не может вообще. Он считал, что все люди одинаковы и предел прочности каждого не слишком отличается от других. Но так можно считать только тогда, когда ты не рос в семье высокопоставленного польского офицера. Более того – польского офицера, сознательно принявшего решение присягнуть Государю всея Руси и тем самым поставить себя и свою семью против подавляющего большинства поляков. Более того – в семье польской шляхты, в роду, из которого вышло немало знатных гусар и воевод. А граф Ежи был как раз из такой семьи. Он моментально понял, куда клонит Збаражский, – и холодная ярость поселилась в его душе. Ярость на шантажные намеки, на грязь, в которую его пытались затащить. Но он эту ярость никак не показал, он просто принял решение.
– Что вам нужно от меня? – спросил он, выдерживая тон.
– Помилуйте… я вовсе не предлагаю вам лечь в постель с этим содомитом или даже строить с ним дружеские отношения. Не желаете – ваше право. Я бы только просил вас посетить мероприятие, на которое вас позвали.
– А потом – донести?
Збаражский скривился.
– У вас удивительно острый язык, сударь.
– Я называю вещи своими именами. Только и всего.
– Сударь! Вы аристократ и служите Государю Императору. Вы помните слова клятвы, которую приносили на верность Императору? Ну, повторяйте за мной!
…о ущербе Его Величества интересам, о вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допущать тщатися…