— Я только думала, что, может, как-нибудь ненароком увижу его... — Она смотрела на меня, и в её исстрадавшихся глазах было столько надежды! Сердце разрывалось при мысли о том, чтобы ещё больше ранить это несчастное создание. Мне пришлось сказать ей, что Дик не сможет прийти, что это я позвал её на встречу, но я передам Дику до слова всё, что она скажет мне, и что она ни в коем случае не дожна открывать охранникам, кто она такая.
— Дик начальствует над механической мастерской, и он — самый умный человек в тюрьме, — сказал я ей. Лицо матери словно озарилось солнцем, на нём заиграла гордая улыбка.
— Ещё бы! Он уже в детстве был таким смышлёным! — Она запустила руку в карман юбки и вынула оттуда коричневый конверт, перевязанный красной ленточкой. В конверте оказалась пара фотографий. На одной из них был большеглазый смеющийся мальчуган лет четырёх-пяти.
— Такого красивого малыша было поискать! Мы были тогда так счастливы... Вот, это ещё до того, как выпивка сгубила бедного Джона...
На второй фотографии Дик был гораздо старше — как раз перед его последним арестом. Свежее лицо, внимательные глаза. Ему тогда исполнилось 19.
— Сейчас он, должно быть, уже не такой жизнерадостный, — сказала она, подняв на меня взгляд, полный надежды, что я примусь возражать и развею её страхи. — У него всегда был острый язык и смешливый нрав. Он так весело рассказывал, какой прекрасный дом купит для нас, я прямо заслушивалась. Бедное дитя, должно быть, ему там совсем несладко — он же так любит уют и веселье?
Она задала мне штук пятьдесят вопросов. И каждый мой ответ был беззастенчивой ложью. Правда убила бы её, как убила бы и Дика.
Я сказал матери, что Дик вполне здоров и счастлив. Наврал, что его, возможно, выпустят на поруки. А что мне ещё оставалось? Только лгать. Я знал, что Дик обречён. У него был туберкулёз. Но, похоже, моё враньё принесло старой матери утешение. Она немножко помолчала.
— Не могли бы вы передать ему, что его старуха-мать всё время молится за него? И что я каждый божий вечер прихожу под эти стены — лишь бы быть ближе к моему мальчику?
Бедняга Дик ждал меня в коридоре в этот вечер. Он не произнёс ни слова, только стоял, молчал и смотрел на меня, не отрываясь. Я передал ему слово в слово всё, что она сказала. Поведал, как хорошо она выглядит, красивая, пожилая женщина. Что она приходит под стены тюрьмы каждый вечер и молится за него. Он, так ничего и не сказав, пошёл прочь. Четыре раза он возвращался — пытался поблагодарить меня. Наконец, бросил попытки, опустился на пол, закрыл лицо руками и разрыдался.
Всего несколькими месяцами позже меня поймали при попытке к бегству. Дик Прайс попытался взять мою вину на себя и понести наказние вместо меня. Он пошёл к заместителю начальника и поклялся, что это он дал мне напильники. На самом деле их мне передал охранник, но если бы я настучал на него, он получил бы десятку.
Заместитель понял, что Дик врёт. Я сам сказал ему, что парень солгал из благодарности — за то, что я передал письмо его матери. Дик хотел уберечь меня от тяжелейшего труда по контракту в слесарке.
Так что я избавил его от обвинения, но его понизили до четвёртого разряда и надели на ноги кандалы. С этого времени он быстро пошёл на убыль. Работа в слесарке доконала его. Временами на него находили такие приступы кашля, что потом ему приходилось целый час отлёживаться.
Когда меня перевели в почтовую контору, я частенько отправлялся навестить Дика. К тому же, у меня и денежки водились, так что мы с ним запихивались пирогами и пончиками. Дик рассказывал о колонии для малолетних. От услышанного волосы вставали дыбом. Я чувствовал, как моё сердце наполняется горечью и ненавистью: пацаны 11-12 лет попадали прямиком в преисподнюю.
Несколько раз я пытался передать старухе ещё одно письмо. Всё время что-то препятствовало.
Вскоре после того, как меня назначили личным секретарём начальника тюрьмы, судьба, казалось, подкинула Дику шанс. Он оказал государству услугу колоссальной ценности — спас бумаги «Пресс-Пост Паблишинг». Губернатор пообещал ему помилование.
«Пресс-Пост Паблишингу» грозило банкротство. Речь шла об обвинении в подлоге и воровстве в невиданных размерах. Пайщиков ободрали как липку. Они обвиняли во всём директоров, директора обвиняли казначея. Был издан указ об аресте последнего. Он запер сейф и сбежал.
Весь Колумбус[2] на ушах стоял — такой разразился скандал. В него были вовлечены самые видные шишки города. Суду требовалось извлечь бумаги из сейфа. В чью-то светлую голову пришла мысль, что в тюрьме, возможно, сидит какой-нибудь умелец, который мог бы помочь в беде. Начальник был весьма не прочь услужить верхам штата.
— У нас есть парень, который бы справился с этим? — спросил он меня. Начальник тюрьмы Дарби был поистине благородным человеком. Он намного улучшил жизненные условия в кутузке. Его все любили.
— Да у нас штук сорок таких найдётся. Я и сам не промах. Немного нитроглицерина, и открывается любая комбинация.
— Э, нет, они рисковать не хотят ни в какую. Взрывчатка исключается. Бумаги должны быть извлечены из сейфа в полной сохранности.
Вот тогда я и подумал о Дике Прайсе. Он как-то рассказал мне о своём методе взлома — он его сам изобрёл. Дик мог раскусить любую комбинацию на земле за каких-то десять-пятнадцать секунд. И всё голыми руками. Я слышал об этом от него по крайней мере дюжину раз.
– Смотри, — говорил он, — я стачиваю ногти до мяса. Вот точу здесь, посередине, пока не добираюсь до самого нерва. Кончики пальцев становятся чертовски чувствительными. Любую трещинку почувствую. Кладу пальцы на циферблат сейфа, другой рукой вращаю рукоятку. Как только большой палец попадает на отметинку, по голому нерву так и шибает. Я останавливаюсь и начинаю все сначала. Ещё ни разу не ошибался.
Интересно, согласится ли Дик провернуть этот трюк ради государственной необходимости?
— Вы не смогли бы выхлопотать для него помилование? — спросил я начальника. Дик, практически, был уже не жилец — чахотка доканывала его.
— Если он это сделает, я небо и землю переверну, но добьюсь!
Я отправился к Дику и сказал, что он может заслужить себе помилование. На его лице вспыхнул румянец надежды.
— Как она обрадуется! Да чёрт меня возьми, Эл, ради тебя я на всё готов!
В этот же день, сразу после полудня, мы трое — Дик, начальник и я (Дик настоял, чтобы я сопровождал их) — отправились в город в закрытом фургоне.
Мы почти не разговаривали. В повозке висела насторожённая тишина. Начальник места себе не находил, зажёг сигару и так и дал ей сгореть до конца, ни разу не затянувшись — до того он нервничал.
Я тоже волновался. А ну как Дик напортачит? Ведь может же так быть, что он забыл своё искусство? Ведь он давно не практиковался. А потом мне пришло в голову — а не преувеличивал ли он свои умения? Шестнадцать лет в тюряге — дело нешуточное, ещё и не у таких мозги ехали.
Начальник тюрьмы дал телеграмму губернатору Джорджу Нэшу; тот обещал помилование, если сейф будет открыт. Какой будет позор для начальника Дарби, если Дику не удастся его миссия!
Ни слова не было сказано, только Дик взглянул на меня со своей магнетической, молодой улыбкой:
— Не волнуйся, Эл! Я порву проклятый сейф на куски, пусть даже он сделан из стали и бетона!
Его уверенность придала нам мужества.
— Дайте-ка мне напильник.
Я специально по такому случаю раздобыл небольшой напильник с длинным узким хвостом и острыми краями. Подал его Дику. Он рассмотрел его с тщательностью ювелира, пытающегося разглядеть в драгоценном алмазе жёлтое пятно. И принялся за работу. И меня, и начальника трясло.
Он точил и точил поперёк ногтя, в самой его середине. Ногти у Дика были выпуклые, красивые по форме. Он знай водил напильником туда-сюда, пока нижняя половина ногтя не была отделена от верхней тонкой красной линией. Он продолжал точить до мяса. Вскоре от ногтя осталась только нижняя половина.
Его ловкие руки работали легко и уверенно. Я, не отрываясь, смотрел на его лицо. Оно даже не дрогнуло. Дик был совершенно поглощён процессом и, казалось, забыл о присутствии посторонних. Пару раз он скрипнул зубами, и его дыхание стало слегка затруднённым. На пальцах выступило немного крови; он взял носовой платок и промокнул их. После чего откинулся назад. Он был готов.