На пакете значилось: «Пирушка»[17].
Окончив в восемнадцать лет школу, я сбрил нелепый лобковый пух с подбородка, который отращивал пять лет, и, как и мой отец до меня, вступил в ряды полиции. Я не знал, чем еще заняться. Во мне было ровно шесть футов роста, мне смутно нравилась идея справедливости и хотелось мундир. И потому я подался в полицию, нашел себе квартиру и уехал от родителей… И к тому же — впервые влюбился. Все у меня было спланировано: женюсь на своей подруге детства, станем жить в квартире и родим одного ребенка, во всем будем друг с другом соглашаться, я в свободное время буду чинить часы и читать книги. Какой же я был невежда.
Однако мама все понимала. Я всегда помню ее прощальные слова, сказанные на пороге: в одной руке у меня был чемодан, в другой — переносной магнитофон.
— Возвращайся, когда б ни понадобилось, — сказала она.
Выбранная мною карьера оказалась ошибкой. Я провел три следующих года, заваривая кофе, служа насмешкой для студентов и туристов и собирая синяки у ночных клубов. Но больше всего я возненавидел дух власти и послушания — таким он был удушающим, таким унизительным. Когда на третью годовщину своей работы я вернул каску вместе с заявлением об увольнении, никто не удивился.
Благодаря этому опыту я стал считать себя бесполезным, тупым и уязвимым. Мне казалось, что я подвел и своих родителей, и себя. Я считал, что сплошаю во всем, за что бы ни взялся отныне.
В тот же год завершилась моя первая любовь. Жизнь раздает крепкие оплеухи всем, но особые издевательства приберегает для наивных, и я попросту не смог сжиться с тем, что моя возлюбленная съехала с квартиры. Я и не сжился: съехал сам, распродал все, чем владел, и утратил связь с семьей. Вскоре и сознание мое дало течь.
Я стал ходячим мертвецом задолго до смерти. Полгода преодолевал существование, напиваясь и побираясь, незримый, не достойный внимания. Бытовал в мире добровольной амнезии: не помнил, ни кто я, ни откуда, ни чего хочу. Забыл, как чувствовать, как говорить. Пусть, бля, работу найдет… Ему же холодно… Захребетник… Выше нос — такого могло и не случиться… Вам помочь? И я по-прежнему не помню, как выбрался из того кошмара. Должно быть, мне помогли — из зыбучего песка без спасительной ветки или без чьей-то крепкой руки не выбраться.
Но этот опыт изменил меня необратимо: я сжался в тугой узел отчаяния. Этот узел — все, что я имел предложить, и потому берег его изо всех сил. И из-за него мне было слишком стыдно и недостойно возвращаться домой.
Следующие полдесятка лет я нанимался на работы, оставлявшие за мной безымянность. Побыл недолго уборщиком в туалете, смывал бесконечный след дерьма и мочи, благодарный за труд, что отражал мое нутряное чувство. Заделался дворником, бродил по улицам ночами, отдельный от живых, дышащих людей, но все еще пытаясь очистить, вымести невыводимую скверну. Убирал пару лет конторы, вылавливал ненужные осколки чужих жизней, усваивал их, устранял их… И постепенно, мучительно узел отчаяния расплелся, и я дюйм за дюймом пополз из тьмы к свету. Впервые за много лет я принял положительное решение: нанялся официантом в ресторан, куда захаживали мои родители. Я выбрал его в надежде, что случится чудо: они найдут меня и примут потрепанную шелуху, в которую я превратился.
И в тот месяц, когда мне должно было исполниться двадцать шесть, в конце долгого малолюдного вечера я услышал, как мое имя выкликает мама. Глянул через зал и увидел, как она робко приближается. Я ужаснулся. Горе, что я прятал у себя в животе, выплеснулось мне в кровь, по всему телу прошла судорога. Я остолбенел и размышлял, что лучше: остаться или удрать, — но яростная буря налетела со стылых пустошей моего прошлого и сшибла меня наземь. Я лежал на полу в ресторане и рыдал — впервые за много лет; мама села рядом, взяла меня за руку и нежно погладила по большому пальцу.
Когда наконец собрался с силами посмотреть на нее, я увидел смесь такого гнева и сострадания в ее глазах, что не смог говорить — ждал, когда она разрушит долгое молчание. Отец стоял за нею, такой состарившийся, лицо — жесткая, бесчувственная маска.
— Я думала, ты умер, — сказала она наконец.
Лицо отца смягчилось.
— Я просто… ушел, — сказал я.
Они не судили меня, не проклинали, чего я часто боялся. Просто приняли меня в дом и пообещали небольшие деньги, чтобы я делал, что пожелаю. Я чувствовал себя обязанным воздать им за щедрость и потому немедленно ею воспользовался. Употребил кое-какие отцовские знакомства, снял кабинет с матовой стеклянной дверью, разместил объявление в «Желтых страницах» и стал ждать, когда зазвонит телефон. Пытался рассказать себе, что по-прежнему вычищаю дерьмо, стерегу улицы, помогаю людям. Убедил себя, что это логичный выбор, что я все еще могу спрятаться, когда понадобится. Но, как и со многими моими решениями, я попросту решил попробовать что-то наобум — и еще потому, что ничего лучшего не придумал.
17
Имеется в виду марка шоколадного ассорти «Revels», производимого компанией «Марс»; в Великобритании продается с 1967 г.