Людвигс выругался и сказал в трубку:
— Я был занят делами. Что стряслось, Веллерман?
— Оберштурмбанфюрер, в городе начались беспорядки. Распространяются панические слухи. Активизировались советские элементы. На железнодорожном вокзале неизвестный, переодетый в немецкую форму, расстрелял обойму из пистолета в толпу офицеров. Среди убитых — генерал из штаба танковой армии… Вы слушаете, Людвигс? В районе Высокого замка только что подорван гранатой легковой автомобиль с чиновниками гебитскомиссариата. В подвале комендатуры саперы обнаружили мину замедленного действия, если бы не счастливый случай…
По мере того как говорил Веллерман, лицо оберштурмбанфюрера все больше мрачнело. Он прежде всего хотел услышать, как близко подошли советские войска к городу. Но Веллерман, видимо, знал о положении на передовых позициях армейской группировки фельдмаршала Моделя столько же, сколько и сам Людвигс. Слушая взволнованную скороговорку гестаповца, оберштурмбанфюрер тут же сделал вполне определенные выводы. «Бегут, — подумал он. — Вокзал переполнен офицерами — тыловая служба спешит улизнуть, пока не поздно. Люди гебитскомиссара тоже сматывают удочки…»
Все было ясно. На разговор с шефом гестапо дальше не стоило тратить драгоценное время. Людвигс резко спросил:
— Веллерман, зачем вы все это рассказываете мне?
— У меня не хватает людей, чтобы предпринять решительные меры. Пришлите в мое распоряжение хотя бы взвод своих солдат. И как можно быстрее, герр оберштурмбанфюрер!
— Это невозможно. Вам пора бы знать, что мой отряд имеет свои обязанности и существует не для того, чтобы им затыкали дыры при случае.
— Оберштурмбанфюрер, — Веллерман слегка повысил голос, — имейте в виду, гестапо…
— Знаю, что такое гестапо! — наливаясь кровью, закричал Людвигс. — За офицеров фюрера, уничтоженных советскими подпольщиками, партизанами или кем-то там еще, отвечать будете вы, а не я! Не сваливайте свою работу на других. Пока что я не имею чести быть вашим подчиненным и советовал бы, Веллерман, мне не указывать!
Людвигс бросил трубку.
Едва трубка коснулась рычага, снова раздался звонок. На этот раз докладывал офицер из личной охраны Людвигса: явился какой-то майор, отрекомендовался представителем ОКХ[4], предъявил соответствующие документы и настаивает на срочной аудиенции с оберштурмбанфюрером.
— Отберите оружие и проводите ко мне. Предупредите, что я смогу уделить ему не больше трех минут.
Штаб отряда размещался на противоположной стороне улицы, в здании консерватории. Не успел Людвигс как следует подумать над тем, какие дела могли привести к нему посланца верховного командования сухопутных сил, дверь отворилась без стука. Порог переступил дородный немолодой офицер. Покрасневшие глаза из подприпухших век смотрели утомленно. Мундир, козырек высокой фуражки, даже густые темные брови были припудрены желтоватой пылью.
— Хайль Гитлер!
— Хайль! — небрежно ответил оберштурмбанфюрер, с оттенком легкого презрения и разочарования измерив взглядом ничем не примечательную фигуру вошедшего. Обыкновенный служака-армеец в несвежем мешковатом кителе, груб и неуклюж, как и те, призванные из запаса офицеры, которых в последнее время немало появилось в прифронтовом городе.
Майора не смутила холодность приема. Он прошел на середину комнаты, небрежно ткнул оберштурмбанфюреру пакет и, вопреки всем правилам воинского этикета, спокойно вынул из кармана портсигар.
Адъютант Гольбах растерянно захлопал белесыми ресницами. Глаза Людвигса округлились. Однако, встретившись взглядом с майором, он не затопал ногами и не выгнал наглеца. На лице прибывшего было написано что-то такое, что заставило Людвигса протянуть руку к столу, к спичкам, забыв на миг свое положение и свой чин, изобразить подобие предупредительной улыбки. Людвигс мог бы присягнуть, что уже встречал этого человека раньше, притом в таком окружении, где погоны оберштурмбанфюрера СС имели вес не больший, чем нашивки фельдфебеля. Опережая своего начальника, Гольбах услужливо щелкнул зажигалкой.
— Вскройте пакет, оберштурмбанфюрер, — сказал майор, жадно затягиваясь дымом сигареты. — Не теряйте времени на изучение моей персоны.
На глянец паркета посыпался сургуч сломанных печатей. Лицо Людвигса вытянулось и застыло.
— Вы сегодня… из Берлина?
— Я вылетел вчера. Наш «хейнкель» обстреляли русские истребители, пилот едва дотянул до первого аэродрома по эту сторону Карпат. Дальше пришлось добираться на автомашине.