Выбрать главу

Очень близки к только что приводившимся высказываниям Гоголя представления А. А. Иванова о христианском усовершенствовании человека. В своих «Мыслях, приходящих при чтении Библии» он писал: «Когда будет такое перерождение в человечестве из гнусных пороков к святой и беспорочной духовной жизни, то не нужно будет прибегать к законам, людьми установленным, но они будут руководимы внутренним гласом совести, и одного слова будет достаточно, чтобы возыметь новую веру друг к другу».[145]

При всех различиях в интерпретации христианства у разных представителей русской демократической мысли все они были оппозиционны официальной николаевской идеологии. В частности, и у молодого Чернышевского, и у Иванова, и у Салтыкова (типы богомольцев и странников из «Губернских очерков») христианство выступает как сфера проявления и осуществления подлинно гуманистических принципов и человеческих потенций. Основная мысль гоголевской статьи — о том, что христианин должен всю жизнь учиться и совершенствоваться, — позволяет причислить и ее к произведениям гуманного идеализма 40-х годов.

Много позднее, когда отошедший от официальной религии Лев Толстой, готовя текст «Выбранных мест» для опубликования в издательстве «Посредник», вычеркнул в гоголевской статье все ссылки на Христа и «высшую благодать небесную», заслуга духовного подвига оказалась в этой редакции полностью принадлежащей совершившему его человеку. И знаменательно, что в то время как статьи, где Гоголь утверждал превосходство православия над западной церковью, получили у Толстого оценку «0», свободная от какой-либо церковной прикрепленности статья «Христианин идет вперед» была оценена им на 5. Говоря точнее, оценок было две: в библиотеке Толстого сохранились два издания сочинений Гоголя — Кулиша и Тихонравова; в обоих гоголевские произведения оценены Толстым по пятибалльной системе; в первом из них статья удостоена отметки 5+, во втором — 5.[146]

Пожалуй, самое сильное и яркое впечатление в статьях Гоголя, посвященных литературе, производит убежденность писателя в могуществе художественного слова. Только нося ее в себе, и можно было отдать литературе всю свою жизнь без остатка, как это сделал Гоголь. Видя в слове могучее орудие пересоздания человека и общества, он писал в статье «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность»: «Другие дела наступают для поэзии. Как во время младенчества народов служила она к тому, чтобы вызывать на битву народы, возбуждая в них браннолюбивый дух, так придется ей теперь вызывать на другую, высшую битву человека — на битву уже не за временную нашу свободу, права и привилегии наши, но за нашу душу» (VIII, 408).

Слово «битва» в этот период жизни Гоголя, можно сказать, не сходит с его уст, и всегда это битва с человеком за него же самого, за пробуждение лучшего в нем. Исполнителю роли Первого комического актера в «Развязке „Ревизора“» — нравственного учителя и воспитателя общества — Гоголь пишет: «Следует показаться полководцем, бодрящим и подстрекающим других на битву…» (XIII, 128). Таким же полководцем выступает в своей книге он сам. «Воззови, — отдает он распоряжение Языкову, — в виде лирического сильного воззванья к прекрасному, но дремлющему человеку <…> Опозорь в гневном дифирамбе новейшего лихоимца <…> Возвеличь в торжественном гимне незаметного труженика…» (VIII, 280). Судя по сохранившимся фрагментам второго тома «Мертвых душ», все эти темы развивались и в его содержании.

Гоголь, без сомнения, преувеличивал возможности слова. Так, он считал, что «Одиссея» в переводе Жуковского сможет преобразовать все основы современной ему русской жизни и вернет ее к патриархальной чистоте нравов; он утверждал в статье «Карамзин», что слова правды не сможет запретить никакая цензура. Судьба его собственной книги показала, что он заблуждался. Но помимо просветительских преувеличений и даже просто ошибочных заявлений (например, расшифровка пушкинского заголовка «К Н***» как обращения к Николаю I) мы найдем в его статьях такие вдохновенные строки об общественном долге писателя, о воспитательном значении классического наследия, о том, что распорядителем в деле искусства должен быть «главный мастер того мастерства», а не «приклеиш» чиновник, которые не только не устарели за 140 лет, но, надо думать, никогда не потеряют своего значения.

«Очень меня заняла последнее время еще Гоголя переписка с друзьями, — читаем в письме Льва Толстого П. И. Бирюкову от 5 октября 1887 г. — Какая удивительная вещь! За 40 лет сказано, и прекрасно сказано, то, чем должна быть литература. Пошлые люди не поняли, и 40 лет лежит под спудом наш Паскаль. Я думал даже напечатать в Посреднике выбранные места из переписки».[147]

Прежде чем перейти к отражению в гоголевской книге главных социальных и политических проблем эпохи (впрочем, у него они неизменно превращаются в проблемы моральные), остановимся еще на одной статье чисто «воспитательного» характера, которая продолжает в себе одну из тем первого тома «Мертвых душ», переходящую затем и во второй. Это статья «Женщина в свете». Здесь вновь говорится о том облагораживающем воздействии женской красоты, которое в первом томе поэмы демонстрировал эпизод встречи Чичикова с губернаторской дочкой. «Бог недаром повелел иным из женщин быть красавицами; недаром определено, чтобы всех равно поражала красота, — даже и таких, которые ко всему бесчувственны и ни к чему неспособны», — так варьируется здесь приводившийся ранее черновой текст поэмы. А дальше идут строки, которые перекликаются с окончательной редакцией эпизода на балу и комментируют его: «Знаете ли, что мне признавались наиразвратнейшие из нашей молодежи, что перед вами ничто дурное не приходило им в голову, что они не отваживаются сказать в вашем присутствии не только двусмысленного слова <…> но даже просто никакого слова <…> Вот уже одно влияние, которое совершается без вашего ведома от одного вашего присутствия! Кто не смеет себе позволить при вас дурной мысли, тот уже ее стыдится; а такое обращенье на самого себя, хотя бы даже и мгновенное, есть уже первый шаг человека к тому, чтобы быть лучше» (VIII, 226).

В конце статьи звучит также уже знакомый нам мотив «воспоминаний души»: «Вносите в свет те же самые простодушные ваши рассказы <…> когда так и сияет всякое простое слово вашей речи, а душе всякого, кто вас ни слушает, кажется, как будто бы она лепечет с ангелами о каком-то небесном младенчестве человека» (VIII, 228).

Таким образом, пока мысль Гоголя в его книге не выходит из сферы искусства, воспитания, человеческой психологии, она с вполне понятными оговорками всегда является живой, развивающейся, художественно плодотворной. Поражение писатель терпит там, где он обращается к проблемам государственного устройства, классовых отношений (говоря современным языком), — словом, практической организации общественной жизни.

Преобразовательские замыслы Гоголя и в этой области базировались на чисто воспитательной основе. Его позиция была обусловлена убеждением, что те отрицательные явления в жизни общества, против которых он выступал, в свою очередь, имели чисто идеологические причины. Вникнем в ход гоголевских рассуждений. «Все до единого теперь видят, — сказано в «Выбранных местах», — что множество дел, злоупотреблений и всяких кляуз произошло именно оттого, что европейские философы-законодатели стали заранее определять все возможные случаи уклонений, до малейших подробностей, и тем открыли всякому, даже благородному и доброму, пути к бесконечным и несправедливейшим тяжбам, которые затевать он прежде почел бы бесчестнейшим делом…» (VIII, 363). В набросках ко второму тому «Мертвых душ» есть еще одна очень характерная фраза: «О, да будет проклят, кто научил людей покинуть простоту для просвещенья» (VII, 382). Или: «Помещики, они позабыли свою обязанность» (VII, 273).

вернуться

145

Цит. по: Зуммер Вс. М. Эсхатология Ал. Иванова. Харьков, 1929. С. 403–404.

вернуться

146

См.: Библиотека Льва Николаевича Толстого в Ясной Поляне: Библиографическое описание. М., 1972. I. Книги на русском языке. Ч. 1. А-Л. С. 192, 196.

вернуться

147

Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. М., 1953. Т. 64. С. 98–99.