Выбрать главу

Кризис экономики, неверие в завтрашний день, обнищание привели к новой метафизике, к новому видению мира, который воспринимается как оксюморон, парадокс (этакий «прикол», говоря языком современной молодежи), как разупорядоченный порядок, ладный разлад, как нечто близкое к написанному в ту же эпоху Шекспиром «The time is out of joint...» — высказыванию, знакомому нам по переводу Бориса Пастернака: «Порвалась дней связующая нить...»[7] (Не эти ли чувства испытываем мы в начале нашего XXI столетия?)

Термин барокко появился позже, нежели само направление в искусстве. Поначалу обозначая определенный стиль, он стал маркером XVII века, в котором имели место явления не только барочные. XVIII век предал барокко почти полному забвению, но в XIX веке барокко, во взаимосвязи с Ренессансом, начинают рассматривать как выражение чередующихся принципов, ни один из которых не может претендовать на главенство[8].

Полюсами планеты Барокко явились две разновидности тёмного и трудного стиля — культеранизм (culteranismo), преимущественно в поэзии, и консептизм (conceptismo) в прозе. Гонгора и Кеведо[9], находясь на этих полюсах, стали яркими выразителями данных направлений, чьи изобретательные филиппики, при всей язвительности, содержат этические и эстетические взгляды обоих направлений. И всё же, при кажущейся оппозиции, они в своей основе были выражением схожего аристократизма. С той разницей, что культеранисты прибегали к нагнетанию экспрессии, конденсации языковых средств, оригинальности в лексике, привнесению латинского словаря и синтаксиса, гармонии и музыкальности стиха, блеску образов и метафор. А концептисты, яростно нападая на «темноту» первых, исповедовали идею сложности умозаключений, остромыслия, концепта. Разумеется, и то и другое направления влияли друг на друга; у Гонгоры-культераниста немало свидетельств острых умозаключений, как, например, в сонете «На Христово рождение»:

Стократ от человека к смерти путь короче, чем от Бога к человеку!

Основные черты стиля Гонгоры и всего направления, названного впоследствии гонгоризмом, — законченность и точность формы:

Присяга воина шпорит, любовь арканит на месте: но выйти на сечу — трусость, уйти от милой — бесчестье.

Тонкое чувство гармонии, цвета, звука:

Серебра была светлее Фисба, младости картина, отсвет хрусталя и злата, двух смарагдов и рубина. Словно памятки златые — в перстни свившиеся кудри. Лоб её — как жаркий полдень, отражённый в перламутре.

Словесная орнаментация с избытком культизмов:

Пусть для Минервы отжимают злато, пусть дуб к лозе наведается в гости — и лоб Геракла увенчают грозди, и потрясает палицей Леней. Прииди, о прииди, Гименей.

Сложные построения фраз:

Воздушная едва могла арена вместить сей алчный сброд, но снят клобук — и взыскан день мгновенно злым Беркутом, чей вертикален взлёт (он гарпия, но — северного края), сверлит он тучу ложную, взмывая туда, где свет правдив, и там парит, — над бегством сброда истинный Зенит.

Изобретательные метафоры:

Сосна, чей ворог вечный на вершине — неугомонный Нот, дала скупой оплот — разбитый брус (был сей дельфин не мал) юнцу, чей разум помрачён в пучине: он в Ливии солёной путь искал, доверясь древесине.

Замена природных явлений мифологическими существами: Вулкан вместо огня, Бахус вместо вина, Церера вместо пшеницы, Феб вместо солнца и т. п. Золото у Гонгоры — всё, что имеет золотистый оттенок: мёд, оливковое масло, женские локоны.

Основа этой необычной ткани — эрудиция, сложившаяся из достойного знания мифологии, библейских сюжетов, греческой и латинской литератур, истории и культуры Испании. Мы находим у поэта не только упоминание Нила, но и Волги, он знаком с астрономией и великими географическими открытиями. Все эти познания стали опорами изобретательных метафор.

Это полотно ткалось совершенно новым поэтическим языком при помощи заимствования, в основном из латинского, или видоизменения испанских слов, что побудило его соперников говорить, что он пишет на полулатинском, полуиспанском, а Кеведо — уязвить Гонгору кличкой жаргонгора[10]. Описываемые поэтом ситуации, предметы и персонажи до крайности рельефны, гиперболизированы. Незначительные детали выступают на первый план, что позволило Федерико Гарсиа Лорке заметить: «Для него яблоко столь же огромно, как море, а пчела столь же поразительна, как лес».

вернуться

7

Более внятен, на мой взгляд, перевод Михаила Лозинского: «Век расшатался.» — и особенно Анны Радловой: «Век вывихнут.»

вернуться

8

В 1927 году группа выдающихся испанских писателей, художников и музыкантов так называемого Поколения 27-го года (Generación del 27), заявившая о себе серией публичных выступлений в ходе празднования трёхсотлетия со дня смерти Луиса де Гонгоры лекциями, чтением стихов Гонгоры и комментированными публикациями его произведений, знаменовала поистине редкостный всплеск интереса к поэту далекого XVII века. К этому времени в испанском языке уже бытовали слова и обороты речи, бывшие в диковину современникам поэта.

вернуться

9

Полемические нападки Кеведо на Гонгору см. на с. 243-248 наст. изд.

вернуться

10

Мой посильный русский вариант каламбура «jerigóngora» из полемического стихотворения Франсиско де Кеведо; этот каламбур на испанском почти копирует слово «jerigonza» (жаргон, тарабарщина, абракадабра, дурачество).