Я сибирский, а наша привычка –
бить семеркой лихого туза...
Потанцуем, столичная птичка?..
Мне понравились ваши глаза.
Я жар-птиц не считаю и курами,
но посмотрим, какая же вы...
Я медвежьими выстелил шкурами
путь от Омска до самой Москвы.
Я приехал не в жмурки играть,
я приехал Москву покорять!
Буду самый читабельный в мире,
буду бомба, а вы – мой фитиль...
Ведь уже пионеры Сибири
мне на бюст собирают утиль.
Я зажгу в ваших гаснущих взорах
новый пламень – всем старым назло...
...Танец кончился, кончился порох...
И москвичку толпой унесло.
Стой, не стой, не придёт, не дождёшь –
москвичку на мякине не проведешь!
***
Хороша веревка длинная,
а беседа – откровенная...
Хороша Москва старинная,
еще лучше – современная.
А стоит она разбросанно и просто,
а Москва – она большущее село...
Только камушки да храмушки, да звезды,
да брусчатку от столетий повело.
Ах, брусчатка-чешуя,
далеко Сибирь моя,
карандашик мой в Москве забутырил.
У одних Москва в душе,
у других душа в Москве,
а у третьих – там и тут по квартире.
У меня же нет квартиры
ни в Москве и ни в Сибири.
Путь-дорога неизвестная,
и не ждет меня жена...
Потому и путешествую,
что квартира не нужна.
***
Кругосветное дам
по святым местам.
На Ваганькове, у Есенина,
выпью рюмочку во спасение...
Новодевичье... Уж полночь миновала,
фонари кого-то ищут в облаках...
Вдохновением захвачен, как обвалом,
я пристроился у Гоголя в ногах.
И опять, опять Москва на каждой строчке!
Хоть кого-нибудь на выручку зови...
В сотый раз на фиолетовом листочке
ей сказал о нержавеющей любви.
Декламирую и тявкаю на звезды...
Хоть бы пьяницу мне случай приволок...
Но безлюдно... Лишь в кустах ядрено-росных
бродит рыжий заблудившийся щенок.
Кукарекаю, но что-то не светает...
Тихим свистом поманю к себе щенка...
Хоть ему стихотворенье прочитаю:
на безденежье и пуговка – деньга.
Да к тому же он не просто щенок...
Это, граждане, московский щенок!..
Только как он оказался
возле Гоголевых ног?
Видно, так же, как и я,
ищет чудные края.
***
Я шагаю по Кремлю
в историческом хмелю.
Жутко-трепетных явлений
я наследник и судья...
Где когда-то шли олени,
а потом взошло селенье,
где летел цветочный веник
Стеньке Разину в колени...
Где шагал когда-то Ленин –
здесь теперь
шагаю я!..
Ну-ка, сбавь обороты, –
вон за тем поворотом,
ах, за тем поворотом
я присел на хвосте!
Выплывает царь-пушка...
А калибр... Да чего там!
Вы подобных калибров
не найдете нигде.
Удивляла живого и мертвого,
всех славян и татар-бедолаг...
Здесь характер Ивана Четвертого –
показуха да медный кулак.
И в общем-то, Грозный, с эпохой играя,
домашних своих ну, совсем не берег...
Вот сына угрохал... Статья сто вторая...
Гласит – "до расстрела". Возможен и срок.
Возле чуда-орудия
я зевну во весь рот:
Я, товарищи людие,
в общем, мирный народ.
Я не славлю дубину, автомат и централку[1],
я кричу: "От штыков неуютна Земля!.."
Вы поставьте к царь-пушке
царь-бетономешалку, –
правды истинной ради,
равновесия для.
***
Я шагаю, спускается вечер.
Сердце грусть начинает кусать:
если Пушкина где-нибудь встречу,
что спросить и о чем рассказать?
От шагов тишина не грубеет...
Дай же бог сто эпох не грубеть!..
А царь-колокол ночью вспотеет,
как немой, что пытается петь.
Ах, Москва, – белоснежная книга,
да жар-птичьи следы на снегу...
Из Сибири к тебе каждый миг я
все бегу, все бегу, все бегу...