Примас:
Дай мне плащ сей, уместный
к защите от стужи небесной,
Чтоб породнились мы тесной
дружбой пиладно-орестной!
Епископ:
Тот, кто с протянутой дланью
вещает такое желанье,
Будь за это дерзанье
готов понести наказанье!
Ежели, гость непочетный,
приемлешь ты дар доброхотный, —
Молвив учтивое слово,
уйди, не желая иного.
Ежели ты недоволен —
ступай себе, путь тебе волен,
Только открой, не замедлив,
почто ты таков привередлив?
Тот, кто на многое льстится, —
страшись и с немногим проститься.
Гугон, Примас Орлеанский
Шуба без меха
Пер. С. С. Аверинцева, М. Л. Гаспарова, Ф. А. Петровского
I
Пастырь наш, аду утеха,
а божией церкви помеха,
Видно, мерзавец, для смеха
ты подал мне шубу без меха!
II
«Что это за одеянье?
Покупка иль чье-то даянье?» —
«Выпрошен плащ, и с успехом;
увы, не подбит лишь он мехом».
«Чей же сей дар столь богатый?» —
«Подарок большого прелата».
«Дар поднося столь завидный,
желал тебе смерти он, видно!
Право, зимой лишь потеха
такая шуба без меха;
Стужа землю застудит,
и что с тобой, горестный, будет?»
III
«Шуба, бедная шуба,
на плащ похожая грубый,
Верь, мне мерзнуть не любо,
стучат от холода зубы!
Будь моею защитой
от зимней стужи сердитой, —
Может, тобой я согреюсь,
и скрыться от ветров надеюсь».
Шуба в ответ мне на это:
«Теперь ведь зима, а не лето:
Голою тканью своею
согреть я тебя не сумею!
Я от зубов Аквилона
не буду надежным заслоном,
Нот тебя не минует,[11]
коль тоже сквозь дыры задует:
Так-то, с обоего бока
пронзит тебя вьюга жестоко». —
«О, жестокая стужа!» —
«Еще бы, а будет и хуже!
Есть на то и причина:
одежка плоха без овчины.
Право, ты глупо поступишь,
коль теплого меха не купишь
Да не зашьешь все прорехи,
иначе не будет утехи.
Я-то тебе сострадаю
и вправду утешить желаю,
Но сойду я, дырява,
за Иакова, не за Исава».[12]
Гугон, Примас Орлеанский
Изгнание из больницы капитула
Пер. Ф. А. Петровского
Был я некогда богатым
И любимым всеми братом,
Но, от старости горбатым
Став, не стал уж тороватым.
Оказавшись виноватым
И проклятыми проклятым,
Состою теперь за штатом;
Сплю на ложе жестковатом,
А питаясь с недохватом,
Стал и грязным и лохматым.
Изгнан был я капелланом —
Окаянным и поганым
И жестоким стариканом,
Породнившимся с обманом,
Словно был он басурманом,
Или сущим Дацианом.[13]
Он любил меня сначала,
Затаив корысти жало,
А когда моих не стало
Денег, то любовь пропала,
Злоба восторжествовала,
И, узнавши зла немало,
Выгнан был Примас усталый.
Он казался мне примерным
И шептал мне лицемерно,
Обольщенный денег скверной:
«Брат мой, друг тебе я верный!»
Все отдав ему в угоду,
Я в дурное время года
Выгнан был не на свободу,
А на муки и невзгоду
В холод, дождь и непогоду.
Непогоде на мученья
Отдан я без сожаленья
За грехи и преступленья.
Как Иуда,[14] без сомненья,
Я достоин удивленья:
Хору вашему служенье
Предал я, и в заблужденье
Предпочел я униженье
Истинному наслажденью.
Я ведь сам тому предался,
Кто мерзавцем оказался;
Я же с жизнью распрощался,
По своей вине попался
И до гибели добрался.
Быть разумным не умея,
Глубоко погряз во зле я.
Сам себе сломил я шею,
Вздумав, что, больных жалея,
Хворым помогу в беде я,
Взяв одежду победнее.
В этой горестной затее
О небес забыл царе я![15]
Грешен я, но, ради бога,
Не судите меня строго!
И до смертного порога
Горьких слез пролью я много.
Горько плачу и рыдаю,
Но не тщетно я стенаю,
Вашу доброту всегда я
С умиленьем вспоминая.
О, Примаса участь злая,
Я о ней не забываю!
Но пускай и навсегда я,
Днесь отверженный, страдаю, —
Се, на вас я уповая,
В нищете не унываю.
Бедности влачу я долю:
Белый свет — мне дом и поле,
И оттоле и дотоле
Все брожу я поневоле.
Был богатым я доколе, —
Говорил, шутил я вволю
И острил я не без соли;
Но теперь для этой роли
Нищий не годится боле,
Где я пищу раздобуду?
Ждать ее от клира буду,
Ибо ввек я не забуду
Муз, Гомера, и пребуду
Их поклонником повсюду.
Но ищу еды покуда,
Я боюсь, что будет худо:
Покажусь я вам занудой,
Буду прогнан и отсюда.
Облегченье как найду я?
Но к мирянам не пойду я.
Мало ем и мало пью я,
Брюха сытостью не вздую:
Пищу я люблю простую
И немногого ищу я;
Но, коль с голоду помру я,
Обвинить вас не миную.
Но вы знаете ли, братья,
Иль имеете ль понятье
О моем от вас изъятье?
Расскажу, не стану врать я,
Коль не заслужу проклятья.
Братия ответствует:
Будет это всему клиру
Сладостней, чем слушать лиру.
Примас:
Выгнан был хромой несчастный
Из обители прекрасной,
Словно вор иль враг опасный,
Был избит вожжой ужасной!
Гнал его от злобы красный
Паламед Вильгельм всевластный,
Ганимед — распутник страстный.[16]
Брат расслабленный, увечный,
Истомленный болью вечной,
Мог бы принят быть сердечно:
Скромен был он безупречно,
Провинившись лишь беспечно.
Но его бесчеловечно
В грязь втоптали бессердечно.
Выбросили в грязь хромого
Брата и лишили крова!
Крик услышал я больного
И пошел на помощь снова, —
И тогда меня сурово
Выкинули чуть живого.
Вместе с братом очутился
Я в грязи, и с ним томился;
И, хоть я к добру стремился,
Грешником для всех явился.
Вместе были со злодеем
Хананеи с хананеем,
Фарисеи с фарисеем![17]
Кроме бога, не имеем
Мы защиты, и не смеем
Мнить, что горе одолеем.
Плакал я один, и щеки
Заливали слез потоки,
Потому что был жестоко
Мучим старец одинокий.
Плакал, видя, что блюститель
Осквернил свою обитель:
Он был девок развратитель,
Матерей и жен губитель,
Нищих яростный гонитель!
Вы его не уличите ль,
Что им выгнан, как грабитель,
Старый был его сожитель?
Всякий слышал местный житель:
Старец плакал, как проситель!
вернуться
12
вернуться
14
вернуться
16
…