— Готовься к залпу! — рычал Затычка.
— Огонь! Огонь! — вопили вокруг.
— Ещё погоди немного! — шептал над самым его ухом русский. Шурали оглянулся. Ловкач смотрел в прицел его AW. — Теперь пора! Давай!
Секундная заминка. Цель найдена. Шурали привел в действие пусковой механизм. Хлопок оглушил. Отдача ударила в плечо. Вонь выхлопа заполнила легкие. Перед его глазами возник волчий оскал русского.
— Нет, не люблю я системы «выстрелил и забыл». Но мы с тобой не промахнулись, Шурали!
Ах, как он был прав! Пара медленных секунд — и за плечами его вознеслась разрастаясь дымная гора. Протуберанцы адского пламени пронзали её вдоль и поперек. За восторженным воем товарищей Шурали не расслышал звука разрыва.
— Аллах акбар! — вопили на все лады бойцы бригады Затычки.
— Аллах акбар! — рычал грозный командир.
— Аллах акбар! — повторяли потрескавшиеся губы русского.
— Аллах акбар! — воскликнул Шурали, сбрасывая с закосневшего плеча прицельно-пусковое устройство ПТРК.
Они забрались на броню. Русский достал из кармана куртки недогрызенный початок вареной кукурузы и протянул его Шурали.
— Бери! Пучит меня от местной еды. Хочется настоящего парного мяса. Но не баранины. Она слишком жирная. Ещё хочу вареной картохи. Да, я стал воином Аллаха, но брюхо по-прежнему остается русским, — он говорил в обычной своей манере, посыпая тесто речи приправами из смеси русских и арабских бранных слов.
— Кто ты? — спросил Шурали на языке дари. — Твоё имя Ибрагим Абдула. Я слышал — так называл тебя Затычка.
— Алёша, — ответил русский. — Можешь называть меня и так, пушту. Пусть это будет моим погонялом в этой банде. И ещё мне не понятно. Ты опытный человек — давно воюешь, вот и ответь. Как же так? Мы заходим в Алеппо с севера и должны увидеть трехцветные флаги с двумя зелёными звездами. А что мы видим? Смертника на хамвее? На придурков Башара Асада это не похоже. Они трусливы как шакалы.
— Скорее всего — это бригада Лива-Алькудс. Палестинцы, — улыбнулся Шурали. — Шакалы Асада берегут свои жизни. А ты знаешь язык пуштунов! Я рад!
— Послушай, браток. Я сидел в тюрьме, — проговорил Алёша. — Недолго. Обвинили напрасно. А потом моими наставниками стали салафиты.
— Ты говоришь на языке дари довольно свободно, а на арабском ещё лучше, — заметил Шурали. — Я отлично понимаю тебя. Но, если позволишь, я не стану называть тебя твоим новым именем, Ибрагим Абдула. Я стану называть тебя так же, как называла тебя твоя матушка. Ты не против?
Молодая борода русского заметно дрогнула.
— Хорошо. Алёша — это моё имя из прошлой жизни.
— Так звала тебя мать?
— Я не помню матери. Сирота.
— Как же так? А дядья и тетки? А братья и сестры? Кто воспитывал тебя?
— Послушай, солдат! Я не понимаю твоих вопросов. Я просто щепка, рвань, осколок. Таких как я у нас называют Иванами, родства не помнящими. Я предатель, но может быть Аллах простит мне моё предательство, если я пролью кровь во славу его? — он снова принялся путать слова родного языка с арабскими. Шум двигателя и лязг гусениц пожирали слова, оставляя для ушей Шурали лишь обрывки фраз.
Шурали вслушивался в звучание незнакомых слов. Он чувствовал горечь, но понял дословно лишь слово: «иван». Чужая речь казалась ему слишком грубой. Угловатые слова песьим лаем вырывались изо рта его нового товарища. Никакой поэтики, только боль. Слишком много боли. Шурали осторожно положил ладонь на плечо русского.
— Вот видишь! Мой дед говорил о гяурах так: они стали забывать почитание старших. Не уважают даже своих матерей и отцов. Мужчины перестали заботиться о женщинах, дали им слишком много воли. И потому их мир рухнет. Так говорил мой дед.
Беседу их прервал грозный оклик Затычки. Их БМП вкатился на окраинную улицу пригорода Халеба. Степь кончилась. Теперь их со всех сторон обступали угрюмые руины. Хруст каменного крошева под гусеницами, горький запах пороховой гари пополам со сладким душком мертвечины — вот основные приметы нынешних сирийских городов и Халеб в этом смысле не хуже и не лучше, чем любой другой.
Часть 1
Моя мама, не печалься, моя мама, не грусти[6]
— Надень драгоценность на шею мальчику, — назидательно сказал отец.
Мать не любила противоречить мужу и быстро повиновалась. Сестры сидели кружком и смотрели, как мать надевает Ияри на шею цепь. Ияри напрягся. Он ждал, что звенья цепи обожгут его кожу холодом, или шершавая проволока, из которой они изготовлены, укусит нежную кожу у него под волосами. Но ничего подобного не произошло. Цепь оказалась гладкой, как шелк, а амулет — невесомым и странно теплым. Ияри взял его в руку. Размером как раз с ладонь восьмилетнего ребенка, он весь был испещрен черточками, кружками и треугольниками. Золотое тиснение окружало фигуру сидящего на троне бородатого мужчины в высокой короне. На коленях мужчины в смиренной позе восседало животное, слишком мелкое, чтобы называться львом. и слишком горделивое, чтобы быть простым котом.