Уйма недоразумений возникла, даже и говорить не хочется. К примеру, лечил синдика — у него одна нога была короче другой. А я был малость с перепоя после приятного французского вина и сдуру натер растяжительной мазью ноги и без того длинную. Вот и результат: ложился синдик спать, а ногу приходилось возлагать на шкаф; вставал — голова упиралась в потолок. Понятно, возненавидел он меня на всю жизнь.
Другой казус: с президентом торговой палаты случился удар — ноги отнялись и передвигался он на костылях. Имелось у меня чудодейственное средство. Только вот в чем штука: снадобья требовалось с горошину, а я, по глупости, употребил для растирания чуть не половину тигля. Вселился в президента дух беспокойной быстроты, пришлось почтенному пожилому господину служить гонцом у курфюрста бранденбургского — ноги ходить отказывались, только бежать соглашались. Сидеть он мог только за ткацким станком, беспрерывно дрыгая коленями, а во сне его привязывали к ступенчатому мельничному колесу.
Много несчастий произошло из-за путаницы с медикаментами, и вконец испортилась моя врачебная репутация. Имелись у меня замечательные мази. С помощью одной на лысой голове появлялась пышная шевелюра; с помощью другой вместо выпавших зубов вырастали новые — надо только губы намазать. Вследствие злосчастного приключения лекарства на полке поменялись местами.
И что же. У одного моего пациента выросли на лбу огромные клыки, которые всякий принимал за рога — представляете, какой конфуз для женатого человека! А некая несчастная дама вместо недостающих зубов украсилась роскошными усами на зависть любому тамбурмажору.
И однако все это пустяки в сравнении с тем, как я обошелся с супругой главного судьи. Беременная госпожа не могла избавиться от икоты даже с помощью целого консилиума докторов. Конечно, у меня было хорошее средство от подобной напасти, только я и на сей раз сплоховал — выдал ей парочку пилюль, что немало способствует курам в их благородном и натуральном занятии. Через несколько недель уважаемая фрау родила семерых здоровых детей.
(— Нет, в последний случай ни за что не поверю, — воскликнул князь, у которого от беспрестанного смеха пояс чуть не лопался. — Признайся, тут ты несколько заврался.
— Позвольте, ваше сиятельство, — вмешался советник. — Подобный факт отмечен в одной венгерской хронике. Некому графу Микбанусу жена чудесным образом преподнесла семерых сыновей. Все благополучно выросли.
— Дама, надо полагать, тоже угостилась парочкой куриных пилюль.)
Мои роковые ошибки возбудили сильное недовольство, но все несчастья увенчало дело с бургомистром. Я владел двумя чудесными эликсирами: один удалял красноту с носа, другой превращал серебряные предметы в золотые. Бургомистр обладал большой серебряной табакеркой и основательным красным носом. Однажды он тайно вызвал меня и велел — если мои средства действительно столь уникальны — произвести опыт: превратить серебряную табакерку в золотую, а также удалить с носа красноту. Проклятая неразбериха! Эликсиры поменялись местами, и в результате… бургомистр обзавелся золотым носом, а серебряная табакерка вообще пропала.
(Последний опыт так понравился его сиятельству, что он, устав смеяться, махнул рукой:
— Ладно. Хватит на сегодня. Вредно столько веселиться, оставим на завтра.)
Вспыхнул серьезный конфликт. Бургомистр, в принципе, не имел ничего против золотого носа, его удручала пропажа серебряной табакерки. Он откровенно подозревал меня в воровстве. Если б он хоть чуть-чуть разбирался в химии! Ведь одни элементы прямо-таки рвутся уничтожить другие: argentum vivum пожирает золото и aqua fortis[75] набрасывается на серебро, словно голодная корова на ячмень. Это и есть «оккультные свойства». Жители Магдебурга, к сожалению, ничего не разумели в проблемах столь трансцендентальных. Дело передали старшине, затем фогту, который имел в зятьях некоего doctor medicinae et magister chirurgiae.[76] Из чистой зависти и злобы вынесли вердикт: должно меня, как вундердоктора и колдуна, живущего на пагубу честным христианам, привязать к позорному столбу и предать бичеванию.
Тут и настало время сказать: ну, любезный друг Бегерик, твое тело вполне устраивало меня, пока я мог насыщать оное устрицами да гусиным паштетом. Сейчас предстоит мне свидание с кошкой-девятихвосткой — давай-ка поменяемся, может, и тебе наскучила телесная моя кондиция. Привязали к столбу, палач спину оголил и при сем обнаружил многочисленные следы плетей. Я, понятным образом, ничего не ведал о такой картине Бегериковой спины. Значит, плети для Бегерика были отнюдь не внове. Подумал палач и взял бич потяжелей, украшенный кривыми гвоздями. Нет, дорогой кровный братец, изволь сам терпеть.
Обе мои руки привязали так, словно я обнимал столб. Все же удалось повернуть кольцо и… в ту же секунду я очутился в каземате Эренбрейтштейна. Передо мной стоял его милость советник, совал под нос письмо, показывал на «огненный кувшин» и требовал объяснений.
Я сообразил, для какого злодейства брат по крови использовал мое тело. Французы — союзники рыцарей козла — послали его ради гнусного предательства. И когда мой приятель понял, что попался и козни его раскрыты, он долго раздумывать не стал, а справедливо решил: забирай-ка, Бельфегор, свое тело обратно, мне сейчас в моем получше будет. Крутанул свое колечко, и… Могу представить его изумление: только свиделся с собственным телом, как палач угостил его со свиданьицем — кожа на спине пропорота в семи местах. До сих пор от всего сердца хохочу, как представлю его физиономию.
Вот правдивая история последнего смертного греха.
Часть последняя
БЕЛЫЙ ГОЛУБЬ
По окончании дела приговор трибунала гласил: «Вследствие недостаточной ясности обстоятельств капитальных преступлений в количестве двадцати одного суд воздерживается от какого-либо вердикта по этому поводу и признает ответчика виновным в двадцать втором преступлении — государственной измене. Однако, принимая во внимание, что, по собственному заявлению подсудимого, предателем является его брат по крови, с коим произошел обмен телами, суд признает душу ответчика непричастной к злодеянию. Душа его освобождается и предается на милость божью. Тело же, схваченное на месте преступления, приговаривается к обычному в таких случаях наказанию — расстрелу лицом к стене».
Авантюрист смиренно поблагодарил за справедливый приговор и многократно явленное снисхождение высокого суда. И больше не требовал отсрочки.
Когда его привели на место казни, он спокойно разделся и попросил только об одном; не связывать руки, дабы он мог сотворить молитву. Потом опустился на колени и громко прочитал «отче наш».
Сказав «аминь», он повернул голову и крикнул мушкетерам, что уже держали зажженные фитили:
— Прошу вас, друзья, когда откроете огонь, постарайтесь убить черного ворона — машет, проклятый, крылами надо мной.
Пугливо взглянув на левое плечо, он вдруг воскликнул:
— Нет, нет! Это не черный ворон, это белый голубь вернулся ко мне. Ты сжалился надо мной, мой голубь, мой ангел! Моя добрая Мада! Моя единственная возлюбленная, прижмись к моей груди, возьми, возьми мою душу к себе!
Прогремело двенадцать выстрелов, и унес его белый голубь!
Такова удивительная история, напечатанная в «Рейнском антикваре» (том второй, часть вторая, стр. 613–636). Еще и сегодня в каземате крепости Эренбрейтштейн показывают череп предателя, укрепленный на железном штыре в железной клетке. Ученый Хигель по системе Галля твердо установил необычайно развитое честолюбие. Вероятно, недостижимая цель обратила жизнь этого человека в непрерывное страдание.