Малыш-Прядильщик в ярости взорвался:
— Вы, подонки, не морочьте мне голову! Совершенно ясно, что вещь у одного из вас. Верните ее, и все останется шито-крыто.
Гастон де Валь-Пюизо возмущенно запротестовал:
— Это оскорбление!
— Э-э, пустые слова!
— Ты сам вполне мог украсть колье! Одной рукой подарить, поразить все общество, а другой отнять! Хитро плетешь, Малыш-Прядильщик!
— Что?.. Чтобы я обокрал Франсину!..
— Черт возьми! Объегорить кого-нибудь на пятьсот тысяч франков — такое твоей семейке не впервой!
— Моих родителей можешь поносить сколько хочешь. Да, папенька, всем известная, старая каналья, был бы способен организовать подобный трюк… Но я? Никогда в жизни!.. Во-первых, я без ума от Франсины…
— Плевать я хотел, без ума ты или нет! Но ты обвиняешь нас всех скопом. А я предлагаю доказывать свою невиновность каждому в отдельности.
— Браво! — воскликнул барон Бринон.
— Примите нашу благодарность! — откликнулся Франкорвиль.
— Говори, что надо делать, — заявил Бежен.
— Я предлагаю следующее. Во-первых, никто отсюда не выйдет.
— Договорились.
— Затем дамы перейдут в гостиную и ни одна из них тоже не покинет помещения.
— Мы согласны, — от имени женщин ответила Шпанская Мушка.
— Что касается нас, господа, мы по очереди разденемся до первородного состояния, остальные внимательнейшим образом обыщут наши вещи, осмотрят все до последнего шва, а затем в свою очередь будут так же обысканы. Это вас устраивает?
— Целиком и полностью, — ответил хор мужских голосов.
Но в хор этот вкрался диссонанс. И с чьей стороны, как бы вы думали? Протест поступил от Гонтрана Ларами.
— Ну вот уж, придумали, — заворчал он. — Я не привык заниматься подобным эксгибиционизмом[38].
— Кончай шутить, голубчик, — в категорическом тоне прервал его де Валь-Пюизо. — Ты выполнишь те же формальности, что и мы. Поскольку существует лишь два варианта — либо ты вор, либо без рубашки страшен, как смертный грех. Во втором случае мы будем к тебе снисходительны.
— Ладно уж. Раз так надо, приступим. Но женщины, кто будет досматривать женщин? Я бы не прочь…
— Заткнись, развратник. Дамы, в свою очередь, обыщут друг друга.
Сказано — сделано. Однако тщательнейший обыск не принес никаких результатов ни у мужчин, ни у женщин. Напрасно осматривали каждую часть одежды, напрасно обшарили от пола до потолка всю столовую, заглядывали под мебель, за ковры и за картины, искали среди посуды. Весьма заметное массивное колье как в воду кануло.
Все гости испытывали не только естественное изумление, но, надо признаться, еще и сильнейшее разочарование. Им так хотелось бы обнаружить виновного! И не из любви к справедливости, а ради возможности загрызть персону, принадлежащую к их кругу.
Как бы там ни было, а завтра, узнав из хорошо информированных источников о краже, газеты поднимут хорошенькую шумиху. Репортер Савиньен уже что-то горячечно строчил в своем блокноте.
Франсина наконец заставила себя выказать некоторую приветливость, хотя ее жадное крестьянское сердце было сокрушено. Малыш-Прядильщик обещал возместить ей убыток, однако в душе, вероятно, делать этого не собирался, хотя внешне и держался с апломбом человека, имеющего еще не один миллион.
И среди самых абсурдных предположений, сыпавшихся со всех сторон, не промелькнуло и намека на очевидное — а вдруг выход из строя всей электропроводки не случаен? Впрочем, подобный же перерыв в подаче электроэнергии воспоследовал вторично, а именно — через полчаса после первого, что наводило на мысль о неисправности генератора.
Прием затянулся до часу ночи. Франсина и Малыш-Прядильщик делали вид, что ничего особенного не произошло. Играли, танцевали, не в меру пили и разъехались в свинском состоянии. Гастон де Валь-Пюизо, потреблявший за четверых, был необычайно возбужден и громогласен. Он смеялся, сыпал шутками, каламбурил, острил в демоническом стиле, ухаживал за женщинами и невыносимо раздражал всех мужчин. Он подпускал Малышу-Прядильщику такие шпильки, что полностью заткнул противную обезьяну — тот положительно не находил, что ответить.
Но как только барон, слегка пошатываясь, вышел и сел в распахнутую выездным лакеем карету, деланное оживление слетело с него мгновенно. Он стал холоден как мрамор и полностью овладел собой.
Когда лошади промчались рысью с полкилометра, молодой человек дернул шнурок, конец которого держал возница.
Тот ослабил вожжи, и лошади пошли шагом. Валь-Пюизо опустил стекло и, высунувшись, тихо позвал:
— Черный Редис!
Кучер так же тихо отозвался:
— В чем дело, хозяин?
— Соленый Клюв передал тебе колье?
— Да, хозяин.
— Куда ты его дел?
— Оно в ящичке у меня под ногами.
— Хорошо. Возвратился ли Соленый Клюв на свой пост у Франсины?
— А он его и не покидал. Согласно вашему приказу, он пробудет у нее неделю, а потом сделает так, чтоб его уволили за пьянку.
— Ладно. Надо бы ему затем на месяц уйти в тину. Боюсь, как бы он не погорел.
— Вы возвращаетесь домой, хозяин?
— До утра колье пусть будет у тебя. И не забывай, что твоя жизнь в моих руках.
— Я не забываю.
— И что нет ни единого местечка, где бы я тебя не достал — будь то в пустыне, или в тюрьме Мазас, или на каторге.
— Помню, хозяин, — содрогнувшись, ответил кучер, отзывавшийся на странное имя «Черный Редис».
ГЛАВА 9
Минуло два дня с тех пор, как почти одновременно случились события, положившие начало этой драматической истории.
В особняке князей Березовых царило отчаяние.
Княгиня металась в горячке и душераздирающе кричала, умоляя вернуть ей сына, о котором до сих пор не было ни слуху ни духу.
Муж не отходил от нее ни на минуту. Под гнетом страшного горя он казался постаревшим на добрый десяток лет.
Мария, все еще находясь на краю гибели, была жива благодаря неусыпным заботам Людовика Монтиньи, каждый миг оспаривавшего ее у смерти.
Профессор приходил дважды в день, одобрял действия ученика и отвечал на горестные вопросы князя:
— Надейтесь!
Переливание крови дало блестящий результат.
Было очевидно, что без этой операции девушка скончалась бы той же ночью. Но и сейчас она находилась в какой-то прострации, не способная ни думать, ни двигаться.
Едва дыша, Мария лежала на спине, щеки ее горели лихорадочным румянцем. Она машинально глотала жидкую пищу, которую с поистине трогательной заботой и нежностью интерн подносил к ее губам.
Этот большой ребенок, в свое время закаленный учебой, сейчас проявлял чисто женскую предупредительность и деликатность.
К тому же сердце готово было выскочить у него из груди, если, задремав на пять минут в кресле, он просыпался и не улавливал дыхания девушки.
Тогда в страшном отчаянии ему казалось, что он не выполнил свой долг и предал — молодой человек едва смел себе в этом признаться — зародившееся в нем с первой минуты глубокое чувство, захватившее его целиком.
Было ли оно вызвано божественной красотой Марии? Или шоком, поразившим его при виде того, как зверски она искалечена? Или жалостью?
И одно, и другое, и третье смешались в этой мгновенно вспыхнувшей при столь трагических обстоятельствах любви.
С того момента, как Людовик отдал девушке свою кровь, он расточал ради нее всё — свои знания, преданность и саму душу. Он хотел спасти Марию, и ему казалось, что если девушка умрет, то он умрет тоже, или уж, во всяком случае, будет в дальнейшем влачить бессмысленное и бесцельное существование.
В то же время, его никак нельзя было назвать излишне сентиментальным, мечтательным или застенчивым и уж тем более неловким недотепой.
Наоборот, это был веселый и разбитной малый, не чуждавшийся простых и здоровых развлечений, за студенческую жизнь имевший немало любовных интрижек, которые не оставили глубокого следа, но и не растлили душу. Однако теперь он преобразился до такой степени, что даже ближайшие друзья не узнали бы его.
38
Эксгибиционизм — поведенческое извращение, состоящее в выставлении напоказ половых органов.