...Мы с Володькой пробирались крутой узкой улочкой.
Солнце успело сплюснуться о горизонт, вечерело, но мой капитан сразу углядел у побеленной стены двух фыркающих котят. Рыжий лупил черного по усатой рожице, но было ясно — игра.
Володька швырнул в салажат щепку и даже расхохотался от полноты чувств — была у нас в тот день какая-то удача.
— Лопес! Бонифаций! Быстро ко мне! — послышалось из-за кустов инжира. Звонкий девичий голосок. И сразу же, без пауз, гневное: — Шляются тут разные хулиганы!
Мы, понятно, обернулись к хозяйке пушистых обормотов. Мать честная... Краса-девица с умопомрачительной косой толщиной в перлинь![1] Впрочем, все остальное тоже впечатляло.
— Вот так красоту-уля... — шепнул Володька и громко добавил с командирским металлом, что означало приказ, требующий моментального исполнения: — Старпом, поторопись на вахту, а я слегка задержусь для обсуждения с гражданкой зоологического феномена: отчего один котофей что закат в пустыне, другой — черней черноморской ночи. Лопес и Бонифаций? Оч-чень мило... — Перемахнул низкий заборчик и был таков.
Вот так он всегда — с места и в карьер. И в жизни Володька управлялся, как на мостике буксира.
Что оставалось делать? Примерился и — ударил под гору.
Естественно, через неделю весь городишко знал о состоявшемся знакомстве. И город мал, и Володька-капитан — фигура.
Несколько слов о городе.
До войны он представлял заурядное зрелище: маячок, за молом два приземистых пакгауза, выкрашенных словно бы яичным желтком, а рядом — славный особнячок управления порта. Фасад его, с претензиями и финтифлюшками, выпячивался на площадь без названия. Здесь всегда торчал обшарпанный фаэтон старого осетина Гони-Султана, имелся фотосарай Артельсоюза и самый большой в округе духан. Еще имелась набережная — «эспланада» — с пыльными вазонами, утыканными окурками, и рядом — мутный прибой. Остальная часть городка помещалась на горе, зажатая между речкой и оврагом, который назывался почему-то «ущельем», но становился таковым лишь далеко в горах. И последняя достопримечательность — лечебница-санаторий, обосновавшаяся в заброшенных хоромах какого-то купца.
Тамошние пациенты, кроме болезней, обладали воистину болезненным пристрастием к устройству всяких торжеств и празднеств. Их старались приурочить и к официальным датам, и в честь заезда-отъезда отдыхающих, а само гулянье разворачивали на «эспланаде», благо и город поставлял участников — повеселиться, подурачиться любили все: и аборигены, и строители порта, который в ту пору как раз начали расширять.
Я уважал своего капитана. Командовал он быстро и к месту, азартно, но всегда без рывков и лишних реверсов, которых, как известно, не любят механики и, само собой, механизмы. Капитан понимал машину, нутром, нервом чувствовал скорость, инерцию. Предвидел, как откликнется буксир на десяток добавленных или сброшенных оборотов. Это было искусство, а оно невозможно без красоты, помноженной на х а р а к т е р.
Не помню, из-за чего вышел спор, но ударили по рукам, что капитан за год в совершенстве овладеет английским. Ударили и забыли. Все забыли, кроме него. А ровно через год... «Хау ду ю ду, мистер Браун?», как пелось в те времена. «Мистер Браун», кажется, то был главврач санатория, даже опешил и вместо четырех дюжин пива, проигранных на пари, выставил пять. Пиво, конечно, ерунда. Но каков Володька!
Правда, как выяснилось, он лукавил, ибо начинал не на пустом месте. Помните бегство в Аден? А позже, лет в пятнадцать, работал на шхуне. Там же, на Каспии. Шхуна крохотная, а называлась «Два друга». На ней мальчишка подружился с негром Джо Иморе, сбежавшим, как он говорил, с электрического стула. Джо научил болтать на сленге, а систематизированных знаний добавил институт водного транспорта. Многое забылось ко времени заключения пари — пришлось подналечь. Занимался с капитаном порта — стариком-полиглотом, который «ставил» Володьке произношение, шлифовал слух к идиомам. Увлекался Володька английским всерьез и больше не запускал...
В самый канун Нового года на побережье обрушился свирепый норд-ост. Городишко притих, лечебница затаилась, и только мой капитан воспрянул духом: появилась надежда, что, может, не придется надевать костюм Арлекина, который сам был и вынужден сшить, чтобы предстать в новогоднем маскараде рядом с Пьеро-Красотулей. Володька, конечно, испробовал все средства, лишь бы уклониться от карнавала, но у девицы тоже имелся характер, и капитан подчинился. А тут — шторм! В такую погоду не до маскарада.
Норд-ост застал буксир в небольшой гавани южнее Туапсе. О выходе в море не могло быть и речи. Не та посудина. Даже рации не имела. Капитан отправился на почту, чтобы дозвониться до начальства: ведь и в порту наверняка беспокоились о буксире.