Впервые я был рад, что у тебя нет живых родственников, Эллисон. Твой отец погиб в автомобильной катастрофе, когда ты была еще ребенком, твоя старшая сестра утонула, когда вы обе были подростками, а твоя мать спилась много лет назад, вероятно, из-за злого рока, преследовавшего твою семью. Возможно, из-за того, что ты осталась круглой сиротой, внутри тебя поселилась тьма – бездонная, лишенная света пещера, которая была твоей душой. Ты редко говорила о своих родных, хотя у меня возникло ощущение, что ты скучала по ним или, по крайней мере, тебе не хватало тепла семейного очага, который не ограничивался бы нами двумя. Это звучит ужасно, но в первые дни после твоей смерти я был благодарен, что их уже нет – я бы не смог позвонить им. Я бы не смог принять этих людей в нашем доме, где я был бы вынужден общаться с ними, разделять их горе и вести себя как настоящий мужчина. Я просто был не в состоянии этого сделать.
В своих снах я постоянно преследовал тебя по заброшенным домам, искал среди брошенных машин и лабиринтов проволочных оград. Собаки с человеческими лицами лаяли на меня. Я видел, как ты стояла под дождем на автобусной остановке, а потом садилась в лодку с мужчинами в балаклавах. Я видел тебя в окне кафе «Жирный петух», ты ела французские тосты, но, когда я заходил внутрь, никого не было, только твой недоеденный завтрак все еще стоял на столе перед пустым стулом. Иногда ты стояла в конце Арлетт-стрит, в центре перекрестка, словно регулировщик движения, и я бежал к тебе, медленно, как патока, мои босые ноги отрывали от земли горячие липкие нити асфальта, как будто я бежал по дну смоляной ямы. Я никогда не добегал до тебя – ты всегда исчезала раньше. Иногда ты бежала так быстро, что оставляла за собой полосы света. Стремительная и мимолетная, как комета. И какими бы ужасными ни были эти кошмары, еще хуже было проснуться и осознать, что в реальной жизни тебя больше нет.
Картонная коробка с первым ключом к разгадке твоей тайной жизни прибыла в дом через несколько дней после твоих похорон. Почтальон поставил ее на крыльцо, анонимную, словно удар плечом в переполненной комнате. Трейси взяла посылку и положила ее на кухонный стол, та лежала среди пластиковых контейнеров с печеньем от наших соседей и растущей горы писем. Я лишь раз взглянул на коробку и увидел, что она была отправлена из твоей редакции. Наверное, кто-то из твоих коллег расчистил твой стол, упаковав результат всей твоей карьеры в газете в коробку размером чуть больше баскетбольного мяча. Я подумывал о том, чтобы не открывать ее, а просто отнести прямо к кострищу во дворе и сжечь. Конечно, если бы я это сделал, все сложилось бы совсем по-другому. Но я поступил иначе. Дни превращались в недели, а я просто не обращал на нее внимания, оставив ее на столе. Забытой.
2
– Может, поедешь со мной? – предложила Трейси вечером накануне ее отъезда домой. – Оуэн в отъезде, но дети будут тебе рады.
– Не думаю, Трей. Не сейчас.
– Мне не хочется оставлять тебя одного.
– Ты не можешь вечно со мной нянчиться.
– Еще слишком рано. Жаль, я не могу побыть с тобой подольше.
– Ты достаточно со мной побыла. Я это ценю. Но у тебя есть своя семья.
– Ты моя семья, Аарон. Мой младший брат.
Я устало улыбнулся.
– Спасибо, Трейси.
– Боже, Аарон. Какой бред, да?
На долю секунды черты ее лица смягчились. Но потом она снова взяла себя в руки, обняла меня и сказала тоном, который обычно используют при общении с умственно отсталыми:
– Послушай меня, Аарон. Если передумаешь, в моем доме всегда найдется свободная спальня. Тебе это известно. Можешь жить у меня столько, сколько нужно.
– Знаю, – ответил я.
– Еще я составила для тебя список ежедневных дел.
– Шутишь?
– В нем то, что ты должен не забывать делать, например есть, принимать душ, дышать. Не торопиться. Такого рода дела. Я прикрепила его на холодильник.
– Ты ведешь себя как мама, тебе это известно?
Мы сидели на диване и пили пиво. Я взглянул на ее руки и испытал приступ ностальгии по детству.
– Я просто хочу, чтобы ты не забывал делать базовые вещи. И не сиди постоянно дома. Ходи гулять, хотя бы по району. Грейся на солнышке. Будь активен. Горе ненавидит тех, кто в движении.
– Не переживай, Трей. Обещаю есть и дышать. И делать все остальное. У меня же есть работа. Буду снова работать.
Именно это я и делал, Эллисон. По крайней мере, какое-то время. На момент твоей смерти я перевел половину книги Огавы Шинсюкэ с японского на английский[2]. Ты знаешь, я всегда был увлечен своей работой, но сейчас я вцепился в этот роман, как утопающий хватается за спасательный круг. На нашем первом свидании, когда я сказал тебе, что зарабатываю на жизнь художественными пе-реводами с японского, ты подумала, что я тебя разыгрываю. Возможно, я был похож на ученого, но ты не ожидала, что белый парень из пригорода Мэриленда специализировался на японской литературе, практиковался в написании японских иероглифов с тщательностью и самоотверженностью хирурга, получал удовольствие от умственной гимнастики поиска общего в двух языках, у которых нет этимологического сходства.
2