Кажется, у него подергиваются мышцы, замечает Гретта, что-то вроде рудиментарного стремления стартовать, отправиться в путь, выйти в мир. С минуты на минуту, она знает, он сорвется за газетой.
Упершись рукой в больное бедро, Гретта ногой выталкивает стул из-под стола, и Роберт говорит:
– Схожу на угол за газетой.
– Хорошо, давай, – отвечает она, не поднимая глаз. – До скорого.
Гретта усаживается за стол. Роберт принес все, что нужно: тарелку, нож, миску и ложку, пачку масла, банку джема. По таким малым проявлениям доброты люди и понимают, что их любят. А это, думает она, сдвигая вбок сахарницу, в их возрасте случается на удивление редко. Сколько ее подруг чувствуют, что мужья на них не обращают внимания, или переросли их, или вовсе не видят, как мебель, которая слишком давно стоит в доме. А у нее все иначе. Роберт вечно волнуется, где она, переживает, если она уходит из дома, не предупредив, раздражается, если выскальзывает так, что он не заметил, и начинает названивать детям, расспрашивать, где она и как. Это выводило ее из себя, когда они только поженились, – ей так хотелось немножко невидимости, немножко свободы, – но теперь она привыкла.
Гретта отпиливает горбушку и щедро намазывает маслом. Страшно слабеют руки и ноги, если вовремя не поесть. Много лет назад она сказала врачу, что у нее, наверное, гипогликемия[2] – когда прочла об этом в воскресной газете. Этим ведь может объясняться то, что ей так часто нужно есть, правда? Но врач даже не оторвал глаз от рецепта. «Боюсь, не повезло вам, миссис Риордан», – сказал он, нахал такой, и протянул ей диетическое меню.
Все ее дети любят такой хлеб. Она печет еще буханку, если собирается к кому-то из них в гости, и берет с собой, завернув в кухонное полотенце. Она всегда старалась, чтобы в ее родившихся в Лондоне детях продолжала жить Ирландия. Обе девочки занимались ирландскими танцами. Приходилось ездить автобусом аж в Кемден-таун. Гретта брала с собой форму для пирога с нарезанным кексом или пряниками и угощала других матерей – как и она, изгнанниц из Корка, Дублина или Донегола, – и они смотрели, как их дочери ныряют и выныривают, стуча каблуками под скрипку. У Моники, сказала преподавательница всего лишь после трех занятий, был талант, потенциал стать чемпионкой. Она-то сразу увидела, добавила преподавательница, она всегда таких примечала. Но Моника не хотела становиться чемпионкой, она даже на соревнования не хотела идти. «Ненавижу, – шептала она, – ненавижу, когда все на тебя смотрят, а судьи что-то записывают». Она всегда была такой пугливой, такой осторожной, пятилась, не желая выступать вперед. По вине Гретты или дети такими уже рождаются? Кто ж знает. Как бы то ни было, Гретте пришлось позволить Монике бросить танцы, хотя жалко было до слез.
Гретта настаивала на том, чтобы они все ходили к мессе и причастию (хотя посмотрите, что из этого вышло). Они каждое лето ездили в Ирландию, сперва к матери Гретты, потом в дом на острове Оумей, даже когда дети подросли и стали ныть из-за поездок. Когда Ифа была маленькой, ей нравилось все это волнение: ждать отлива, чтобы открылась дамба и показался гладкий стеклянистый песок, прежде чем можно будет перейти на другую сторону.
– Иногда это просто остров, – как-то сказала Ифа, ей тогда было лет шесть. – Правда, мам?
И Гретта обняла ее, сказав, что она умница. Странным она была ребенком, вечно что-то такое выдавала.
Как хорошо было в те годы летом, лучше и не бывает, думает Гретта, откусывая от второго куска хлеба с маслом. Моника и Майкл Фрэнсис гонялись допоздна, а когда родилась Ифа, стало с кем посидеть на кухне, с малышкой в кроватке, пока не нужно было идти звать остальных пить чай.
Нет, большего она сделать не могла. И все-таки Майкл Фрэнсис дал детям самые английские имена из всех. Даже второе имя не ирландское, спросила она. Она не разрешала себе думать, какими язычниками они растут. Когда в разговоре с невесткой она упомянула, что знает хорошую школу ирландских танцев к Кемдене, недалеко от них, та рассмеялась. Прямо ей в лицо. И сказала – как там? – это те, где руками шевелить нельзя?
Про Ифу, конечно, чем меньше говоришь, тем лучше. Она уехала в Америку. Не звонит. Не пишет. Живет, поди, с кем-нибудь, подозревала Гретта. Никто ей об этом не говорил; считайте материнским чутьем. «Оставь ее в покое», – всегда говорит Майкл Фрэнсис, если Гретта начинает расспрашивать про Ифу. Она ведь знает, Майкл Фрэнсис в курсе, если хоть кому-то что-то известно. Вечно они были неразлейвода, эти двое, несмотря на разницу в возрасте.