— Мой дорогой, война сейчас в самом разгаре. Судя по силе немецкого натиска на восток, она продлится еще долго. Я слишком наивно оценил силы СССР. Я верил страстно, как, пожалуй, верили только первые христиане, что немецкие штыки ударят в стальную стену и Германия будет разгромлена. В том, что война должна начаться, я не сомневался. Теперь, я знаю, Германию ждет страшное поражение, но на это понадобится время… Продавать вещи нет смысла, да, откровенно говоря, и продавать уже нечего. Я начал работу в своей фирме. Буду работать на них. Как? — это уж мое дело…
Юрек вспомнил, что на домах в том районе, где они жили, да и по всему городу, чьи-то руки рисовали черепаху — «трудись без поспешности».
Юрек с беспокойством поглядел на часы, оставалось десять минут.
— До сих пор я в твои дела не вмешивался. Я понимаю, тебя раздражает праздность, ты не хочешь признаться в своем бессилии. Учиться ты не можешь. Нам с матерью прокормить тебя не под силу. Но я не позволю тебе опуститься… В ближайшее время нечего и думать об аттестате зрелости. Когда ты кончил гимназию, мы перевели тебя в другую школу, подешевле. Боже мой, какие надежды возлагали мы на тридцать злотых, которые удастся сэкономить на плате за обучение… От старой школы ты оторвался, а в новой не прижился. Кто знает, где теперь твои прежние учителя? В наши дни признаться, что ты учитель гимназии, — значит идти на верные неприятности. А твои новые учителя, не зная тебя, не захотят с тобой возиться. А плата за обучение? Об этом и говорить нечего. Кроме того, как мы с матерью будем волноваться, зная, что ты ходишь по улице с фальшивым удостоверением в кармане! А деньги на твое содержание, на учебники, на одежду, на табак, — к сожалению, и этот аргумент не из последних… Учиться ты не можешь, но это еще не значит, что надо махнуть на все рукой…
Юрек выглянул в окно. Посреди двора жильцы вскопали овальный участок земли. Крохотный огород был использован до последнего сантиметра. Его микроскопические грядки были собственностью самых бедных квартирантов.
Пришел туда с тяпкой и лейкой сапожник с первого этажа, костлявый старик с бородой а la царь Николай. Он озабоченно глянул на свой участок. На одном его конце морковь не уродилась. В тридцать девятом году на этом месте разорвалась немецкая граната и отравила землю, словно ядовитая слюна дракона.
— Я читал сегодня газету и увидел объявление: столярная мастерская Бергов принимает на работу учеников. Мать знает семью Бергов. Твоя бабка стирала у них и мыла окна. Так… Раз уж ты надел брюки, надень куртку и отправляйся с матерью туда еще сегодня, узнаете, какие там условия. Мать должна сейчас прийти… Не смотри на меня так, можно подумать, что ты стал идиотом. Между прочим, мой дорогой, в твои годы я был шахтером на немецкой угольной шахте, годом позже работал в пекарне Михлера, и все это не пошло мне во вред. К тебе не станут цепляться эти сукины сыны из арбейтсамта. Получишь документы, — тут отец тихонько засмеялся, — и будешь человеком с аусвейсом [3], или аусвейсом с человеком, им так больше нравится. Что будет, если в один прекрасный день тебя застукают? Придется навоз возить у немецкого богатея крестьянина. Подумай сам…
Отец положил руку на плечо Юреку, и оба стали смотреть в окно. Юрек думал о том, что вот ходят слухи о польских партизанах и охотней всего он ушел бы в леса. Но как туда попасть? В подполье работали какие-то особые люди: борцы за народное дело, святые, герои-фанатики — грозные, патетические, окутанные тайной.
Сын дворника Метек выкатил из-за помойки тележку, по булыжнику застучали колеса. Он остановился под окнами Юрека, сложил губы в куриную гузку и пронзительно свистнул.
Из окна высунулись две головы.
— Метек, скажи, пожалуйста, братьям Маковским, что Юрек их делом заниматься не будет и чтоб они к нему вообще больше не приставали.
3
Аусвейс — свидетельство, выдаваемое немецкими оккупационными властями рабочим и служащим