Я в сотый раз отутюжил свой единственный изрядно поношенный костюм из штапельного волокна и отправился по повестке в полицию, чтобы вторично занять место в ее рядах.
В 1-й летучей бригаде в Париже мне вручили револьвер с семью пулями, посоветовав не тратить зря. Я получил полицейскую бляху из позолоченного металла, полицейское удостоверение, пересеченное трехцветными полосами французского флага и украшенное моей фотографией. Кроме того, мне выдали еще бесплатный проездной билет на метро и автобус. И, конечно же, наручники!
— А ключи от наручников? — спросил я у Данса, заведующего секретариатом.
Он даже не оторвал носа от бухгалтерских книг.
— Они утеряны. Придумай что-нибудь.
Я придумал. Моя первая миссия привела меня в Версаль, где я должен был провести расследование о деятельности группы врачей, делавших подпольные аборты. Мне не понадобились ни ключи, ни наручники. Моим патроном был в то время один старший инспектор, для которого я составлял рапорты. Я извлек из этого своеобразную пользу.
Мой кабинет превратился в настоящую амбулаторию: медицинские зонды, контрацептивы, хирургические зеркала, которые я конфисковал во время расследования. Я составлял бесконечные рапорты, складывая их кипами на пол, где они дожидались отправки в канцелярии судов.
Соседний кабинет занимала «полицейская элита»: недавно назначенный комиссар с группой молодых и энергичных инспекторов, специализирующихся на репрессиях против так называемых антинациональных элементов. После Освобождения ничто не изменилось в этих стенах: ни методы, ни декорация.
Однажды я вошел в этот кабинет, так как дверь, вопреки обыкновению, была открыта. Услышав крики, я толкнул ее ногой и оказался невольным свидетелем гнусного, отвратительного зрелища. Посередине комнаты стоял совершенно голый мужчина, колени которого были связаны ободом велосипедного колеса. В вытянутых руках он держал тяжелые ботинки. Стоявший перед ним комиссар в рубашке с закатанными рукавами бил несчастного по рукам палкой, оставляя на коже фиолетовые полосы. Носком ботинка комиссар ударял в обод, вызывая в коленных чашечках неизвестного нестерпимую боль, от которой тот неистово вопил.
— Что вам здесь надо? — спросил комиссар, захлопнув дверь перед моим носом.
— Пора вам уже к этому привыкнуть, — посоветовал мне мой шеф. — Это коллаборационист[4], а значит, плохой француз.
Несмотря на добрый совет, привыкнуть я так и не смог. Некоторые из моих коллег вызывали у меня откровенное омерзение своей жестокостью, посредственностью и трусостью. Что касается меня, то я отождествлял полицию с правосудием. Разумеется, я был слишком молод и беспросветно глуп. Мне поручали самую неблагодарную работу, и с каждым днем я все больше и больше деградировал и опускался. Я начал задыхаться в этой атмосфере…
Я написал прошение об отставке. Я снова собирался по собственному желанию уйти из полиции. Стояла зима 1945 года, декабрь. В моей комнате затрещал телефон.
— Борниш? Быстро спускайтесь вниз.
— Слушаюсь, господин старший инспектор.
Когда я вошел в кабинет Рене Камара, нормандского гиганта в толстых роговых очках, робкого и всегда угрюмого, он смерил меня долгим взглядом и сказал:
— В Сен-Ном-ла-Бретеш обнаружен труп неизвестной женщины. Берите фотографа, шофера и отправляйтесь на место происшествия. Я хочу посмотреть, на что вы годитесь.
Час спустя, окруженный жандармами, я стоял перед трупом женщины, которая, вероятно, при жизни была красивой. Она лежала с окровавленной головой в лесу, на земле, покрытой мокрыми листьями.
Наверное, именно тогда во мне проснулся охотничий инстинкт. Я не знал, какие методы используют для поисков убийцы, но мной овладела пламенная страсть: во что бы то ни стало поймать его.
Следствие было долгим и кропотливым. Я жил на нервах. Днем и ночью я думал только об этом деле, и наконец однажды утром поиски привели меня к убийце. Им оказался двадцатилетний Клод Карели. Я обнаружил его в небольшом отеле на улице Фонтен. Я уже собирался войти в его номер, когда он неожиданно появился в амбразуре двери, держа под руку молодую женщину. Они поцеловались, и она ушла. Клод на минутку замешкался, и эта секунда оказалась для него роковой. Я прыгнул на него, крепко схватив его рукою за плечо и одновременно произнося: