Судить о том, насколько эффективной была пропаганда в 1642 г., трудно. В современной историографии, как правило, отвергается присущая марксизму идея о делении на кавалеров и круглоголовых на основе классовых различий. Историки показали: мотивы, побуждавшие идти на войну и выбрать ту или иную сторону, были различными и часто довольно случайными. Во многих случаях были разорваны дружеские и семейные связи. Возможно, самым известным примером такого рода является история семьи Верни. Ее глава, сэр Эдмунд, стал на сторону Карла I не в силу убеждений, а исходя из своих представлений о порядочности и верности. В письме Хайду он делился своими переживаниями: «Вы счастливы тем, что Ваше сознание говорит Вам, что королю не следует уступать в том, чего от него добиваются. Ваша совесть и ваши обязательства заодно. Что касается меня, мне не нравится эта ссора, и я от всего сердца хочу, чтобы король уступил, согласившись с тем, чего они хотят, но чувство чести и благодарность заставляют следовать за моим господином. Я ел его хлеб, служил ему почти тридцать лет и не совершу низости, оставив его. Я предпочитаю потерять жизнь (уверен, что так и случится), оберегая и защищая то, против чего мое сознание»[139]. Его старший сын Ральф оказался на стороне парламента, а младший, тоже Эдмунд, воевал за роялистов и погиб в Ирландии в 1649 г. Комментируя эту историю, А. Н. Савин писал о «душевных муках» сэра Эдмунда, о том, что перспектива, будто Ральф может в каком-либо сражении биться против отца и братьев, ужасала семью. Наверное, старший Верни тоже повлиял на формирование романтического образа кавалера. Будучи королевским знаменосцем, он погиб в первом крупном сражении – при Эджгилле. Ему отрубили руку, державшую штандарт. Тело Верни найдено не было, хотя его сын-парламентарий специально посылал людей, чтобы его разыскать. Ходили слухи, что кто-то нашел отрубленную руку, на пальце которой было кольцо, подаренное королем сэру Эдмунду. Рассказывают (возможно, всего лишь для привлечения туристов), что в доме Верни в Бэкингемшире до сих пор появляется привидение, ищущее отрубленную руку.
Как показал Карлтон, решение идти на войну было часто эмоциональным, и зависело от характеров. Есть люди, которых можно отнести к числу прирожденных солдат; они легче адаптируются к агрессии и быстрее привыкают к тому, что дает война: умению подчиняться, передавая решение и ответственность старшим, находить удовольствие в чувстве братства, основанном на общем переживании опасности. Некоторые старались прочитать все то, что могло помочь в принятии решения; другие обращались к астрологам. Кто-то видел в уходе на войну избавление от повседневных забот, например, от опостылевшей беременной подружки. Однако нередко дружба, родство или зависимость играли роль. Так, арендаторы часто следовали за землевладельцами. Однако, как утверждает Андердаун, решающую роль в выборе играли региональные особенности, в том числе культурного характера.
Если о мотивах вступления в войну представителей роялистской элиты можно судить на основании сохранившихся источников, то дело обстоит куда хуже, когда речь идет о простых солдатах армии Карла I. Сохранились воспоминания, написанные после реставрации некоторыми низшими офицерами и солдатами парламентской армии, но неизвестны мемуары, составленные их противниками в войне, принадлежавшими к этому сословию. В этой связи большой интерес вызывает статья М. Стойла, который использовал новый источник, чтобы приоткрыть завесу над этой лакуной. В 1662 г. Кавалерский парламент принял акт, по которому за лицами, сражавшимися на стороне Карла I, утверждалось право на пенсию. Для этого ветераны роялистской армии обращались к судьям с прошением, в котором излагали сведения о себе и своей службе, с указанием лиц, могущих подтвердить их. Стойл проанализировал 202 отложившихся в архивах графства Девоншир прошения, составленных между 1660 и 1700 гг. Лишь немногие прошения были написаны ветеранами собственноручно, большая часть составлена или местными чиновниками, или профессиональными стряпчими со слов заявителей. На мой взгляд, Стойл провел блестящий текстологический анализ этих источников, учитывая то, что составители, чтобы повысить шанс на успех, часто прибегали к использованию языка самого парламентского акта 1662 г. Ему удалось сделать несколько весьма любопытных наблюдений о механизмах функционирования исторической памяти и характере представлений ветеранов о войне. Тем не менее, большой ясности о мотивах вступления в войну на стороне короля прошения не дают. В них этот вопрос не затрагивался глубоко, возможно, потому что ответ был «слишком очевиден современникам-консерваторам». Для обозначения чувств, побудивших встать под королевские знамена, ветераны использовали такие слова, как «верный», «покорный», «послушный», «искренний» (well-affected, obedient, constant, faithful, dutiful, true), а чаще всего, «верный подданный» (loyal subject). Хотя слово «честь» (honor) не встретилось автору статьи ни разу, возможно, потому, что такого рода добродетель считалась в иерархическом обществе прерогативой джентри, «петиции включены в аристократический дискурс элиты о чести и верности, являющийся общим местом для высших офицеров-роялистов. То ли просители действительно так объясняли свое решение, то ли просто копировали слова из Акта 1662 г. сказать трудно»[140]. В прошениях использовались разные обозначения войны. Термин «мятеж» или «мятежные времена» использован всего в семи случаях. Несколько раз упоминалось о «войне короля Карла I», что было не самым удачным выбором, ибо косвенно возлагало долю вины за нее на самого монарха. В шести случаях использован термин «гражданские войны», в одном «противоестественная и не гражданская война» (unnatural and uncivil war). Как правило, составители тяготели к нейтральным обозначениям, таким как «смута», «противоестественная войны», «беспощадная и несчастная война», но чаще всего «прошлая война». Такой выбор может свидетельствовать о стремлении следовать в духе постреставрационных настроений к примирению[141]. В этом же кроется объяснение того, как заявители называли своих прежних противников: в рассмотренных петициях их лишь несколько раз именовали «парламентариями», еще реже «мятежниками», и ни разу «круглоголовыми». В основном использовался самый общий термин «враг». Это вытекало из стремления «забыть», ибо «забывание» – способ избавления от травмирующих воспоминаний. В подтверждение Стойл отмечал, что один бывший кавалер в годы Реставрации заменил все упоминания в своем дневнике о «мятежниках» «парламентариями»[142].
140
142