Очень многие колебались, — и позднее, вероятно, сожалели о своем колебании. Малларме слышать не хотел ни о дрейфусарах, ни о антидрейфусарах. Поль Валери принял участие в подписке враждебного Дрейфусу лагеря: прислал три франка, с оговоркой: «не без колебания». Другой писатель тоже принял участие в этой подписке, но оговорку сделал другую: «За порядок, против справедливости и правды». Слова эти совершенно точно выражали идейный смысл той борьбы, которая сокращенно называется делом Дрейфуса.
X
Порядка, разумеется, было бы гораздо больше, если б Пикар не раскрыл истинного виновника преступления: Дрейфус до конца своих дней оставался бы на Чертовом острове, во Франции спокойствие не нарушалось бы. Однако глубокие политические соображения в духе Великого инквизитора, вероятно, могли быть только у некоторых вождей враждебного Дрейфусу лагеря. Большинство антидрейфусаров были искренно убеждены в том, что капитан Дрейфус изменник.
Чтобы поддерживать своих соотечественников и, в частности, высший командный состав в этом убеждении, таинственный Анри и совершил свой знаменитый подлог, в котором позднее сознался и из-за которого покончил с собой.
В распоряжении французской разведки были перехваченные письма итальянского военного агента Паниццарди к его другу полковнику Шварцкоппену. Письма эти Паниццарди писал синим карандашом; бумагу он в разное время употреблял разную, но обычно пользовался бумагой в клеточках. На одном из писем итальянского агента, содержавшем самое обыкновенное приглашение к обеду, оставалось внизу много неисписанного места. Анри срезал белую часть листка, срезал подпись и приклеил[9] их к верхней части другого письма Паниццарди, на которой значилось только обращение: «Дорогой друг».
Был у майора Анри агент, очень темный человек, много раз сидевший в тюрьме, по фамилии Леман. Кроме этой фамилии у него было много псевдонимов: Роберти, Вандам, Вернь, Дюрье. Любимый псевдоним его был Лемерсье-Пикар. Этот человек умел мастерски подделывать любой почерк. Анри поручил ему написать на склеенном письме почерком Паниццарди следующие слова: «Я прочел, что какой-то депутат вносит запрос о Дрейфусе. Если от Рима потребуют новых объяснений, я скажу, что никогда с этим евреем не имел дела. Если спросят вас, скажите то же самое. Никто никогда не должен узнать, что с ним было».
Это подложное письмо должно было погубить Дрейфуса. Оно его спасло.
XI
13 января 1898 года Эмиль Золя бросил свою историческую бомбу: в газете «Орор» появилось его открытое письмо к президенту республики. Редактор газеты — Клемансо — подыскал подходящее заглавие: «J'accuse»[10]; оно тоже стало историческим.
Письмо это было, думаю, крупной политической ошибкой: слишком много людей в нем обвинялось, и слишком тяжки были обвинения. Но в чисто литературном отношении, по силе и энергии стиля, письмо едва ли не лучшее произведение Золя, — говорю это без всякой иронии. От писателей, по общему правилу, мало толка в политике. Однако ни один политический деятель такого письма написать не мог бы. Для него нужно было сочетание бешеного темперамента с большой властью над словом: в этом отношении оно мне напоминает страшное письмо, написанное Пушкиным барону Геккерену накануне поединка.
Золя был предан суду за клевету и за оскорбление высших должностных лиц, — такова, собственно, и была его цель.
«Процесс Золя, — говорит Шарансоль, — одна из самых необыкновенных судебных драм всех времен... Ни счем не сравнимо величие этих дебатов, так и кипящих человеческими страстями». Помимо всего прочего, это было состязание певцов в Вартбурге: перед судом давали показания самые знаменитые люди Франции, говорили и лучшие ее ораторы: Клемансо, Жорес, Лабори, Деманж (превосходными ораторами оказались и генералы Мерсье и де Пеллье); перед зданием суда беспрерывно шли манифестации; на окраинах города, предназначенных традицией для поединков, происходили дуэли.
9
Это, разумеется, подозрений возбудить не могло: все письма Паниццарди склеивались разведкой, которая получала их в разорванном виде из корзины полковника Шварцкоппена.