Главной сенсацией процесса было выступление Жоржа Пикара. Ждали его с интересом необычайным. Никто в публике не знал этого человека, но о нем, о его открытии, о его роли в деле Дрейфуса уже начинала слагаться легенда. Показание его длилось больше часа. Ясно, спокойно, подробно он все рассказал, — кроме того, что раскрывать запрещала служебная тайна. Рассказал, как ему удалось выяснить, что изменник не Дрейфус, а Эстергази. По словам очевидца, судьи, адвокаты, свидетели, публика слушали бывшего главу контрразведки «едва переводя дух», — Эстергази был в числе слушателей!
Затем начались очные ставки. Первая же из них приняла бурный характер. Подполковник Анри[11] публично назвал Пикара лжецом; Пикар ответил вызовом на дуэль. Затем Эстергази заявил, что вызывает Пикара и Клемансо; оба тотчас ответили, что с изменником драться не станут. Происходили совещания секундантов, арбитров, суперарбитров. Анри и Пикар составили завещания. Впрочем, кончился их поединок пустяками: Анри был легко ранен в руку.
По городу, да и по всему миру, ходили самые необыкновенные слухи. Говорили, что французское правительство перехватило собственноручные письма Вильгельма II, подтверждавшие измену Дрейфуса. Говорили также (это была версия Эстергази), что Дрейфус состоял на службе не у Германии, а у России: русская разведка якобы желала выяснить, действительно ли Франция так могущественна в военном отношении. С другой стороны, Жозеф Рейнак, один из главных дрейфусаров, утверждал, «со слов известнейшего русского писателя», будто русский генеральныйштаб имеет доказательства того, что настоящий изменник — подполковник Анри. По случайности, в России ушел в отставку военный министр генерал Ванновский. Газеты с самым глубокомысленным видом ставили это в какую-то связь с делом Дрейфуса. Чтение газет 1898 года кого угодно может убедить в том, что нет предела человеческому легковерию.
В этой атмосфере злобного боя в потемках представитель генерального штаба на процессе генерал де Пеллье огласил письмо Паниццарди к Шварцкоппену (разумеется, не назвав их). Незачем пояснять, что де Пеллье был искренно убежден, как и весь генеральный штаб, в подлинности этого письма. От тяжелого снаряда ряды дрейфусаров дрогнули. Золя был приговорен к году тюрьмы. Именно в это время было изобретено (или, по крайней мере, впервые пущено в обиход) Жоржем Тьебо слово «националист», сделавшее столь блестящую карьеру. Эстергази объявил себя националистом и во имя национализма громил всех своих врагов. Нельзя без веселья читать то, что автор бордеро говорил о будущем «Отце Победы» — Клемансо был в ту пору символом всего антинационального.
В смысле пророческого дара не отставали от своих противников и дрейфусары. Один знаменитый ученый-дрейфусар объявил, что франко-германская война так же вероятна, как война между Генуей и Пизой. Пишущий эти строки видел этого ученого в сентябре 1914 года. Напоминать ему о его предсказании было бы весьма бестактно. Жив он и по сей день и теперь, кажется, несколько изменил формулу: франко-германская война так же разумна, как война между Генуей и Пизой. Это лучше.
XII
В экспертизах и контрэкспертизах, в слухах и опровержениях разобраться было очень трудно. Иные умные люди так и заявляли, что невозможно выяснить истину в деле, в котором замешаны столь важные социально-политические интересы. Они заявляли это несколько демонстративно. «У агностицизма, как у веры, должен быть свой ритуал», — говорит Оскар Уайльд, который, впрочем, в этом деле занял отнюдь не позицию агностика: он был антидрейфусаром и оказывал мелкие услуги Эстергази.
Подлинные документы не дали возможности установить истину. Дал возможность ее установить — подлог.
Через десять дней после осуждения Золя в доме №141 по улице Севр, в маленькой комнатке гостиницы Ла-Манш, повесился на окне «толстый, грузный человек еврейского типа», живший там под чужой фамилией. Полицейское дознание выяснило, что это Лемерсье-Пикар. Это был тот самый агент, который по поручению Анри написал почерком Паниццарди письмо к Шварцкоппену с упоминанием об измене Дрейфуса. Отчего он покончил с собой, осталось невыясненным. Объясняли это позднее и безденежьем, и страхом, и даже угрызениями совести. Смерть его ни у дрейфусаров, ни у антидрейфусаров не вызвала ни большого горя, ни большой сенсации.
Зато необычайную сенсацию во всем мире вызвало вскоре другое трагическое событие.