С точки зрения развития всенародной революционной борьбы эта быстрая смена коротких «дней свободы» долгими месяцами бешеной реакции объясняется тем равновесием сил, которое установилось между борющимися с осени прошлого года. Самодержавие уже не в силах более управлять народом, народ еще не в силах действительно свергнуть с себя правительство погромщиков. Обе воюющие стороны стоят друг против друга подобно двум враждебным армиям, то временно отдыхая от борьбы и собираясь с силами, то бросаясь в новый бой с ненавистным врагом.
Публицисты кадетской и нововременской печати сходятся, в сущности, между собой в морализирующей оценке этих колебаний. И те и другие осуждают, оплакивают колебания, нерешительность, шатания правительства, призывая его к «твердости» – одни к твердости репрессий, другие к твердости проведения в жизнь обещанной конституции. И тем и другим чуждо понимание классовой борьбы, изменяющей действительное отношение общественных сил.
А в ходе развития этой борьбы неизбежно возрастание сознательности и сплоченности в рядах революции и в рядах реакции, неизбежен переход к все более острым и беспощадным формам борьбы. Быстрые переходы от «дней свободы» к «месяцам расстрелов» как нельзя более приспособлены к тому, чтобы уменьшить число пассивных и равнодушных, чтобы втягивать в борьбу новые и новые слои и элементы, развивать сознание масс, показывая им особенно рельефно то одну, то другую сторону самодержавия на примере разных всероссийских экспериментов. Чем быстрее и резче эти переходы, тем скорее дело сведется к тому последнему итогу, который определяется неизбежно перевесом общественных сил на стороне свободы.
И сознательные рабочие могут поэтому вполне спокойно смотреть на ошеломляюще-быстрый «прогресс» самодержавия в деле применения репрессий. Продолжайте в том же роде, господа Романовы, Треповы, Игнатьевы и Столыпины! Чем усерднее вы будете идти по этому пути, тем скорее вы исчерпаете до конца свои последние резервы. Вы грозите военной диктатурой, военным положением по всей России? Но от такого военного положения, безусловно, выиграет всего больше революция. Военная диктатура и военное положение заставят мобилизовать новые войсковые массы, а между тем уже теперь повторные мобилизации самых «надежных» войск, казачьих, привели к сильному росту брожения в разоренных казачьих станицах, усилили «ненадежность» этого войска. Военное положение стоит денег, а финансы самодержавия и теперь уже в отчаянном положении. Военное положение ведет к усилению агитации среди солдат и отучает население от страха перед самыми «страшными» формами репрессий; Польша и Прибалтийский край красноречиво свидетельствуют об этом.
Мы сказали, что реакция «грозит» военной диктатурой. Это, собственно говоря, неверно, ибо теперь, после введения военно-полевых судов{151} во всех губерниях с «окраиной», т. е. в 82 из 87 губерний империи, смешно говорить о военной диктатуре, как о будущем. Это уже настоящее, и перемена названия, употребление более «страшного» слова («диктатура», вместо «чрезвычайная охрана»), назначение одного диктатора ровнехонько ничего не могут уже прибавить к массовым арестам, к ссылкам без суда, к карательным экспедициям, к обыскам на улице, к расстрелу по приговору офицеров. В России уже теперь царит военно-полицейская диктатура. Репрессии уже теперь дошли до того, что революционеры, привыкшие к такому «обращению» со времен Плеве, страдают от этих репрессий непропорционально мало, а вся тяжесть обрушивается на «мирное» население, которое гг. Столыпины «агитируют» с достойным всякого одобрения успехом.
Репрессии зимние следовали за действительно революционным восстанием, которому не сочувствовала либерально-монархическая буржуазия, и тем не менее эти репрессии подготовили сплошь оппозиционную Думу, из которой всего больше пользы извлекли революционные элементы. Репрессии осенние следуют за полосой легального «конституционализма». Не может быть, чтобы они подготовили только более левый состав Думы.
151