История, о которой пишет здесь Толстой, — драма, происшедшая в Одессе в семье учителя Заузе. Нелады между супругами привели к тому, что муж повесился, а жена после этого зарезала троих своих детей и затем сама покончила с собой, выбросившись с четвертого этажа. Об этом случае Толстой прочел в № 38 газеты «Неделя» от 17 сентября 1889 г.
Но и эта версия не была никак разработана и не нашла себе никакого отражения в рукописях повести.
23 сентября в дневник записано: «Встал рано, сел за «Крейцерову сонату». Мало сделал. Да, с Бестужевым, который нападал на мысль о целомудрии с точки заботы о продолжении рода, говорил следующее: по церковному верованию должен наступить конец света; по науке точно также должна кончиться и жизнь человека на земле и сама земля. Что же так возмущает людей, что нравственная добрая жизнь тоже приведет к концу род человеческий? Может быть, это совпадает. В статье шекеров говорится то же самое. Там говорится: почему же людям воздержанием не избавить себя от насильственной смерти?» Эта запись развита в тексте, относящемся к восьмой редакции повести.[301]
24—25 сентября Толстой пишет Черткову: «Свою повесть о брачных отношениях всё не кончил и всё подвигаюсь. И вам доставлю хоть в черновом виде, как только будет можно» (AЧ). Видимо, с работой над «Крейцеровой сонатой» связана и запись в дневнике от 26 сентября: «Писал много. Вчера и нынче». 27 сентября Толстой пишет Бирюкову: «Я всё поправляю, изменяю, отделываю «Крейцерову сонату». Но мало, лениво пишу»(АТ). 27 сентября в дневнике записано: ,,Немного пописал. Записал кое-что к «Крейцеровой сонате»“. Под этим числом в записной книжке Толстой записал следующее: «Барыня говорит на купца: вот кто мешает. А седой говорит им: вы только держитесь. Все перережутся. А не перережутся — застрелятся, а не застрелятся — проституты, а не проституты — страдальцы. «К[рейцерова] с[оната]»: Если есть что похоже, то только по инерции этого самого, но и это распадается. Я 20 раз желал ей смерти, мечтал о своей свободе». Эти записи явственно на работе над текстом повести однако не отразились. Видимо, к работе над «Крейцеровой сонатой» относятся дальнейшие дневниковые записи — 28 сентября — «Немного пописал» и 5 октября — «Писал». 1 октября Толстой записал в дневник: «Утром писал новый вариант «Крейцеровой сонаты» недурно, но лениво. Делаю для людей, и потому так трудно». Вероятно, здесь имеется в виду текст рукописи № 11, в которой написан эпизод ссоры Позднышева с женой незадолго до появления в их доме Трухачевского (глава XX). 9 октября в дневнике, также, очевидно, в связи с работой над «Крейцеровой сонатой», записано: «Много поправил, начало». К этому времени Толстой уже охладел к своей работе над повестью, и это охлаждение, возможно, было результатом общего упадка его настроения. О том и о другом свидетельствуют следующие дневниковые записи. — 10 октября: «Пересматривал и поправлял всё сначала. Испытываю отвращение от всего этого сочинения. Упадок духа большой». 13 октября: «Хорошо поправлял надоевшую повесть». 12 октября в записной книжке Толстой записал: «Должно быть, я вырвал, ужаснувшись, но потом решил, что так надо».[302] Видимо, к работе над повестью относятся дневниковые записи 14 октября — «Я писал» и 15 октября — «Писал». 16 октября в дневнике записано: «Унылость, грусть, раскаяние, только бы вредить себе и другим. Много писал, поправлял «Крейцерову сонату». Давно не испытывал такого подавленного состояния». 18 октября там же отмечено: „«Всё так же поправлял, и не без пользы, «Крейцерову сонату»“, а 21 октября Толстой записывает: «Я очень усердно, до 5 часов, поправлял последнюю часть «Крейцеровой сонаты». Недурно».
Видимо, этим числом нужно датировать окончание работы Толстого над восьмой редакцией «Крейцеровой сонаты», т. е. над той редакцией, которая получила преимущественное распространение в литографированных изданиях и рукописных списках.
После этого работа над повестью была на некоторое время отложена. 31 октября Толстой записывает в дневник: «Вчера получил длинное письмо от Черткова. Он критикует «Крейцерову сонату». Очень верно, желал бы последовать его совету, да нет охоты. Апатия, грусть, уныние».[303]
2 ноября он там же записывает: «Получил письмо от Тани-сестры о чтении «Крейцеровой сонаты». Производит впечатление. Хорошо, и мне радостно». В письме этом,[304] обращенном Т. А. Кузминской к С. А. Толстой, идет речь о чтении на квартире у Кузминских в Петербурге 28 октября списка повести, привезенного М. А. Кузминской и частично ею же исправленного (см. рукопись № 15). На чтении в числе многих других присутствовали H. Н. Страхов, беллетрист Г. П. Данилевский, поэт А. Н. Апухтин, А. А. Толстая. Читал повесть А. Ф. Кони.[305] Таким образом к 28 октября редакция, легшая в основу литографированных изданий, была переписана и стала достоянием слушателей, а вскоре и читателей. 7 ноября Толстой записывает в дневник: «Получаю письма, что «Крейцерова соната» действует, и радуюсь. Это нехорошо». Видимо, вскоре же после окончания работы над восьмой редакцией Толстой принялся за писание «Послесловия» к повести, и дальнейшая работа над самой повестью замедлилась.
Сознавая недостатки своей повести с художественной точки зрения, Толстой однако не чувствовал себя в силах устранить их. В ответ на критические замечания H. Н. Страхова по поводу «Крейцеровой сонаты», высказанные им в письме от 6 ноября, Толстой писал ему 17 ноября: «Спасибо, Николай Николаевич, за письмо. Я очень дорожил вашим мнением и получил суждение гораздо более снисходительное, чем ожидал. В художественном отношении я знаю, что это писание ниже всякой критики: оно произошло двумя приемами, и оба приема несогласные между собой, и от этого то безобразие, которое вы слышали. Но всё-таки оставляю как есть и не жалею, не от лени, но не могу поправить: не жалею же оттого, что знаю верно, что то, что там написано, не то что небесполезно, а наверное очень полезно людям и ново отчасти. Если художественное писать, в чем не зарекаюсь, то надо сначала и сразу».[306]
Отказавшись от коренной переработки «Крейцеровой сонаты» в плане чисто художественном, Толстой однако не отказывался от мысли вообще о дальнейшей ее переработке и исправлении. Еще до написания письма Страхову он записал в дневник под 12 ноября: „Вписал в «Крейцерову сонату»“. В ноябре же месяце он писал к Т. А. Кузминской: «Отношение мое ко всему, что я пишу, теперь такое, как будто я умер, и я потому ничего не разрешаю и ничего не запрещаю. Личное же мое желание об этой повести то, чтобы ее не давать читать, пока она не исправлена. Всё, что ты писала и пишешь о суждениях о повести, мне очень интересно. Жалею только, что я увлекся теперь другими занятиями и не так занят этой повестью, как прежде». (ГТМ, архив Т. А. Кузминской.)
С 10 по 24 ноября Толстой был поглощен работой над «Историей Фредерикса» — позднее озаглавленной «Дьявол». Всё же и в ноябре месяце работа над повестью шла, как это явствует и из только что приведенных строк письма Толстого к Т. А. Кузминской, и из дневниковой записи от 12 ноября, и из следующих слов из письма С. А. Толстой к Т. А. Кузминской от 2 ноября: «Левочка всё сидит над своей повестью и другими работами» (ГТМ, архив Т. А. Кузминской). Но интенсивная работа над переделкой «Крейцеровой сонаты» падает на начало декабря, когда была закончена последняя — девятая по счету редакция повести, закрепленная частично в рукописях №№ 13—15. 5 декабря Толстой записывает в дневник: «Сел за «Крейцерову сонату» и не разгибаясь писал, т. е. поправлял до обеда. После обеда тоже». На следующий день там же им записано: «Встал в 7 и тотчас за работу. Прошелся перед завтраком и опять за работу, и до самого обеда. Просмотрел вычеркнутое. Просмотрел, вычеркнул, поправлял, прибавлял «Крейцерову сонату» всю. Она страшно надоела мне. Главное тем, что художественно неправильно, фальшиво». 7 декабря в дневнике Толстой вновь отмечает, что он «занимался» «Крейцеровой сонатой». Наконец, последняя дневниковая запись, относящаяся к работе над «Крейцеровой сонатой», — 8 декабря: ,,Поправлял «Крейцерову сонату»,,. Надоела «Крейцерова соната»“. Этим числом нужно, видимо, датировать окончание работы Толстого над девятой и последней редакцией «Крейцеровой сонаты». Работа эта закреплена в рукописях, описанных под №№ 13 и 14. (О двух второстепенных стилистических поправках, сделанных Толстым позднее в рукописи № 15, см. ниже.)
301
Ср. рук. № 10, л. 7: «Что же тут странного? По всем учениям церковным придет конец мира, по всем учениям научным неизбежно то же самое. Что странного? По учению нравственному неизбежно то же самое».
302
Автографического текста, развивающего эту запись, не сохранилось, но в копиях, в соответствии с этой записью, читается: «Ужас этого сознания я помню и потому заключаю и даже вспоминаю смутно, что, воткнув кинжал, я тотчас же вытащил его, желая поправить сделанное и остановить». Эта фраза без изменения вошла в восьмую и девятую редакции повести.
303
Здесь речь идет о письмах Черткова от 27 и 28 октября. В них Чертков сообщал о своем впечатлении от повести, прочитанной им по черновой рукописи. В первом письме Чертков указывает на то, что рассуждения и мысли Позднышева о половом вопросе слишком вплетены в самое повествование его о том, как он убил жену, вследствие чего повествование теряет в живости и естественности, а рассуждения стесняются необходимостью не быть слишком подробными и обстоятельными, чтобы не противоречить характеру и состоянию рассказчика. Чертков рекомендовал сосредоточитьвсе рассуждения Позднышева о половой жизни в первой части повести, так чтобы они изредка прерывались вопросами, одобрениями или возражениями со стороны слушателя, во второй же части, по мнению Черткова, Позднышев, в подтверждение своих взглядов, должен был рассказать свою жизнь и то, как он убил жену, не вдаваясь ни в какие теоретические размышления о брачной жизни. Далее Чертков рекомендует в заключение в какой-либо форме дать более всестороннее освещение вопроса (АТ). Во втором письме Чертков рекомендует показать дальнейший духовный рост личности Позднышева и пробуждение в нем истинного христианина (АТ).В ответ на эти письма Толстой писал Черткову: «Ваши фантазии и критики, особенно в первом письме, все справедливы. Спасибо за них, я хочу воспользоваться ими. Я даже начал писать послесловие, ответ на вопрос: что думает сам автор о предмете рассказа. Я бы желал написать это. Как Бог даст» (AЧ).
305
Об этом см. еще письмо Н. Н. Страхова к Толстому от 6 ноября 1889 г. («Толстовский музей», т. II, стр. 394—397) и А. Ф. Кони. «На жизненном пути», т. 2, Спб 1912, стр. 8.
306
«Толстовский музей», т. II, стр. 397. Страхов в своем письме, давая очень высокую общую оценку повести, сделал по поводу ее критические замечания, смысл которых сводится к следующему. Форма рассказа от лица героя очень связывает автора, а у слушателя являются вопросы — кто собеседник, почему рассказчик долго не приступает к делу, а ведет рассуждения об общих вопросах. Неясно далее, видит ли себя Позднышев в истинном свете и сломлен ли его эгоизм, или он остается до конца нераскаявшимся. Развязка происходит слишком быстро после того, как появляется музыкант. Поэтому герой кажется человеком не вполне нормальным и непомерноревнивым, тогда как он человек обыкновенный и к тому состоянию, которое привело его к убийству, пришел постепенно. Длинные рассуждения, предшествующие рассказу об убийстве, глубокие и важные сами по себе, теряют силу от ожидания, в котором находится слушатель. Их следовало бы распределить между отдельными эпизодами, которые однако не мог продолжительно рассказывать убийца, больше всего занятый последним эпизодом — убийством. Вместе с тем Страхов приходит в восхищение от богатства содержания повести, особенно от рассуждений о докторах, о музыке, о детях, об абсолютном половом воздержании. (Ibid., стр. 395.)