Такъ говорила сначала совѣсть юношѣ, но онъ опять одинъ. Хотя всѣ думаютъ то же, но всѣ скрываютъ и всѣ больше и больше подогрѣваютъ восхваленія геройству, и юноши попадаются на этотъ слѣдующій обманъ и вступаютъ во второе ужасное нравственное состояніе. Выборъ, стоящій передъ юношей, такой: прямо признаться, что онъ дуракъ дуракомъ попался въ страшный обманъ и впродолженіи семи мѣсяцевъ дѣлалъ скверное дѣло, которое онъ впередъ никогда не будетъ дѣлать и никому не совѣтуетъ дѣлать.
Далее автор характеризует то второе, ужасное, по его словам, нравственное состояние, при котором возвратившийся с войны юноша, под влиянием всеобщего восхваления, признает ту роль героя, которую ему приписывают, и старается «сам перед собой скрыть то, что он очень хорошо знает и описать и себе и другим свое участие в войне не как постыдное пребывание в подлой и глупой ловушке, а как что-то неопределенно геройское». Далее вычеркивается:
И вотъ является описаніе осады. Я испыталъ и то и другое состояніе и знаю ихъ. Второе хуже перваго. Надо описать, какъ я какъ дуракъ попался и какъ слабый человѣкъ, подчиняясь волѣ и обману другихъ, не смотря на самыя страшныя опасности, пребывалъ въ этомъ состояніи, но описать это надо такъ, какъ будто я не былъ уловленъ обманомъ, а проводилъ это время на войнѣ въ тѣхъ ужасныхъ занятіяхъ, въ которыхъ я проводилъ его, по своему собственному желанію, по высшимъ и всѣмъ понятнымъ соображеніямъ.
Давая общую характеристику такого рода сочинений, к какому он относил «Севастопольские воспоминания» Ершова, автор вычеркивает из этой характеристики следующую фразу:
Умалчивается и обходится самый первый и существенный вопросъ, который представляется человѣку при чтеніи того, что описывается: предполагается этотъ вопрось рѣшеннымъ въ извѣстномъ смыслѣ.
Вместо слов: «этот вопрос решенным в известном смысле», на полях автор делает следующую вставку, которую, однако, тут же и зачеркивает:
что та истина, простая, ясная истина, которая всѣмъ извѣстна, не есть вся истина, а есть еще другая, которая часто противуположна съ первой, но что это ничего не мѣняетъ и что есть очень простое рѣшеніе, примиряющее обѣ истины, и что рѣшеніе это всѣмъ извѣстно.
Наконец, перерабатывается заключение статьи. Целиком вычеркивается прежнее заключение, в котором автор проводил аналогию между «Севастопольскими воспоминаниями» Ершова и своими «Севастопольскими рассказами», а также давал характеристику прежним военно-историческим сочинениям:
Таково мое описаніе Севастополя и таково же описаніе Ершова. Эти описанія отличаются отъ тѣхъ наивныхъ, уже выведшихся у насъ изъ употребленія со временъ Михайловскаго-Данилевскаго[465] и Богдановича,[466] тѣмъ, что они не рѣжутъ ушей фальшью, а говорятъ что-то похожее на правду; но они не правдивы по существу, они скрывают главное, заслоняя его побочнымъ. Описанія эти поучительны только какъ психологический матерьялъ.
Вместо этого заключения Толстой дает следующее:
Нѣтъ тутъ никакой фатальности, есть одно невѣжество дикости. Дикость поступковъ на войнѣ и хитрость дикаря во время мира при сужденіяхъ о войнѣ.
Не удовлетворяясь и этим заключением, Толстой зачеркивает и его и дает новое:
Пора намъ знать, что разрѣшенія этого нѣтъ, и фатальности нѣтъ никакой, и что въ войнѣ нѣтъ и не можетъ быть ничего иного, кромѣ проявленія самыхъ низкихъ животныхъ свойствъ человѣка и что
Не доканчивая мысль, автор вычеркивает ее и пишет заключение заново, исписывая сначала прямыми, a затем косыми строчками все поля и свободный низ обратной страницы восьмого листа рукописи, и на отдельном листе записывает свой разговор с юнкером, рассказывавшим про Скобелева, и этим заканчивает статью.
4. Копия с предыдущей рукописи, сделанная рукою С. А. Толстой. 16 лл. 4, исписанных с одной стороны. Только листы 2 и 15 совершенно не тронуты автором; все остальные более или менее значительно исправлены и переработаны. Из вычеркнутых мест предыдущей редакции отмечаем следующие:
а) Описывая душевное состояние прибывшего в Севастополь молодого офицера, оглядывающегося на свою только что оставленную мирную жизнь, Толстой вычеркивает фразу: «жизнь была полна радостей» и заменяет ее следующим образным выражением:
Жизнь не переставая пѣла ему какую то радостную и торжественную пѣснь.
Затем вычеркивает и это и пишет взамен следующие простые слова: «все это можетъ быть было и мелочно, и смѣшно, и тщеславно, но все это было невинно и потому мило».
Вслед за этим вычеркивается еще следующее место:
И вотъ онъ въ Севастополѣ, гдѣ уже видѣлъ и раненыхъ, и воза труповъ; въ Севастополѣ, гдѣ вся жизнь съежилась, сжалась и свелась къ одному — къ усиліямъ скрыть свой страхъ передъ страданіями и смертью.
И вотъ съ этимъ наполняющимъ душу страхомъ выказать свой страхъ онъ всякую минуту ожидаетъ того, что его пошлютъ туда, на бастіоны.
б) Из общей характеристики книги Ершова вычеркивается:
И вотъ начинается то второе ужасное нравственное состоянie, при которомъ юноша старается самъ передъ собой скрыть то, что онъ очень хорошо знаетъ, и описать и себѣ и другимъ свое участіе въ войнѣ не какъ постыдное пребываніе въ подлой и глупой ловушкѣ, а какъ что то неопредѣленно геройское.
Дѣлается то, что въ болыпинствѣ случаевъ дѣлается во всѣхъ тѣхъ писаніяхъ, которыя для скрытія отъ людей истины наполняютъ міръ.
Предполагается, что тотъ самый основной вопросъ, который первый представляется при обсужденіи или описаніи какого либо предмета, вопросъ о томъ, почему произошло то, что произошло, и зачѣмъ я дѣлалъ то, что я дѣлалъ, вопросъ этотъ предполагается рѣшеннымъ и рѣшеніе это всѣмъ извѣстнымъ, и дѣлается видъ, что то самое противорѣчіе, разрѣшеніе котораго и составляетъ весь интересъ предмета, вовсе и не существуетъ, что про это противорѣчіе совѣстно даже говорить, что это извѣстно всѣмъ образованнымъ людямъ.
в) Говоря об отношении защитников Севастополя к войне, автор касается и общего отношения к войне людей нашего времени:
Нельзя найти самыхъ дикихъ людей, которые бы стали воевать только вслѣдствіе своей національной ненависти. Могли еще воевать люди, когда они страстно желали для своего блага цѣли, достигаемой войной, но этаго не могло быть въ Ахалъ-Теке,[467] ни въ Болгаріи,[468] ни даже у Нѣмцевъ, завоевывающихъ Рейнъ,[469] тѣмъ менѣе это могло быть у насъ, убивавшихъ Англичанъ и Французовъ для того, чтобы ключи отъ храма носились бы въ другомъ карманѣ.
Толстой вычеркивает всё это место и основную мысль его излагает в нескольких строках, откидывая отклонения об Ахал-Теке, немцах и пр. и сводя все рассуждения к автору разбираемого сочинения.
г) На следующей странице рукописи, после упоминания о том, что в книге Ершова «делаются краткие намеки на любовь к царю, к отечеству», Толстой вычеркивает следующее предложение:
Но только намеки именно потому, что если бы это высказывать прямо и ясно, то ложь этаго была бы слишкомъ очевидна.
465
Александр Иванович Михайловский-Данилевский (1790—1848) — генерал-лейтенант, военный писатель, автор книг: «Описание Отечественной войны 1812 года» (1839), «Описание войны 1813 года» (1840), «Описание Турецкой войны 1806—1812 годов» (1843), «Описание первой войны императора Александра с Наполеоном 1805 года» (1843) и др. Толстой пользовался сочинениями Михайловского-Данилевского как материалом для «Войны и мира».
466
Модест Иванович Богданович (1805—1882) — генерал-лейтенант, военный писатель, автор сочинений: «История отечественной войны 1812 года» (1859—1860), «История войны 1813 года» (1862—1863 гг.), «История царствования императора Александра I и Россия в его время» (1869—1871), «Восточная война 1853—1856 годов» (1876) и др. Толстой пользовался сочинениями Богдановича при создании «Войны и мира».
467
Ахал-Теке — оазис к северу от гор Копет-Даг, населенный текинцами. Был занят русскими войсками под начальством генерала Скобелева в 1881 г.
468
Разумелась Русско-турецкая война 1877—1878 гг., официальной целью которой выставлялось освобождение болгар из-под власти турок.
469
Рейн служит границей, отделяющей Эльзас-Лотарингию от Бадена. Эльзас-Лотарингия была присоединена к Германии после Франко-прусской войны 1870—1871 гг.