Жалко мнѣ стало только тогда, когда глаза наши встретились. Такое было жалкое, забитое, усмиренное, покорное лицо. Боже, что какъ я ошибся?!» подумалъ я.
Она поманила меня и начала тихо-тихо. Я подошелъ вплоть. Не спуская съ меня взгляда, она тихо-тихо проговорила:
— Прости, Вася.
И это слово, этотъ взглядъ, очевидно умирающей, не нуждающейся уже ни въ чемъ женщины сразу убили во мнѣ животное, то одно и тоже животное, которое испытывало къ ней то, что кощунственно называется среди насъ любовью, и то животное, которое убило ее. Я въ первый разъ увидалъ въ ней человѣка, сестру, и не могу выразить того чувства умиленія и любви, которое я испыталъ къ ней.
— Прости меня, я виновата, но я не могла, я не могла, я не знаю, что со мной сдѣлалось. Прости.
Я молчалъ, потому, что не могъ говорить. Изуродованное лицо сморщилось.
— Зачѣмъ это все было? Прости.
— Я не могу прощать, я отмстилъ, — сказалъ я.
— Какъ? — вдругъ вскрикнула она, приподнялась, и глаза ея заблестѣли лихорадочно. — И ты говоришь, что[162] я умру? Нѣтъ, нѣтъ, я не умру. Я не хочу. Я не могу. Я бы хорошо жила. Я искуплю.
Потомъ сдѣлался бредъ. Она стала пугаться, кричать.
— Стрѣляй! я не боюсь, только всѣхъ убей.[163] Ушелъ! ушелъ!
Про дѣтей только она не вспомнила ни разу ни въ бреду ни въ свѣтлыя минуты. Она не узнала даже Л[изаньку], которая прорвалась къ ней. Я не видалъ, какъ она умерла въ тотъ же день, къ полдню. Меня въ 8 часовъ отвезли въ часть, а оттуда въ острогъ. И тамъ то, просидя эти 11 мѣсяцевъ, дожидаясь суда, я обдумалъ себя, свое прошедшее и понялъ его.
Мы долго сидѣли молча. Онъ всхлипывалъ и трясся молча передо мной. Лицо его сдѣлалось тонкое, длинное и ротъ во всю ширину его.
— Да, — сказалъ онъ вдругъ. — Если бы я зналъ, что знаю теперь, какъ я былъ [бы] счастливъ и какъ бы она могла быть счастлива. Я бы не женился на ней ни за что. И ни на комъ не женился бы.
Опять мы долго молчали.
— Да-съ, вотъ что я сдѣлалъ и вотъ что я пережилъ. Такъ я знаю, что такое половыя отношенія. <Если шекеры правы, половыя отношенія въ нашемъ обществѣ должны быть регулированы, теперь же они совсѣмъ безъ контроля.> Прежде, когда былъ домострой, были религіозныя вѣрованія, опредѣлявшія брачныя отношенія, было опредѣленіе этихъ отношеній, но теперь, когда не вѣрятъ больше, нѣтъ никакого опредѣленія ихъ. А сходиться мущинамъ и женщинамъ хочется отъ праздности и отъ того, что имъ внушено, что это есть нѣкотораго рода partie de plaisir.[164] Вотъ они и сходятся, a основаній, на которыхъ бы они могли сходиться, нѣтъ никакихъ, кромѣ животнаго удовольствія. Они это называютъ любовью, но дѣло отъ этаго не изменяется. Вотъ какой-то жидъ написалъ книгу: «Convenzionelle Luegen». Условныя лжи, которая считается всѣми передовой, и тамъ онъ прямо совѣтуетъ людямъ спуститься опять назадъ съ той ступени развитія, въ семейномъ отношеніи доведшей людей до единобрачія, и спуститься опять въ половой развратъ, только назвавъ половое влеченіе хорошимъ словомъ — любовью. Но назадъ люди не ходятъ и не бросаютъ завоеваннаго. И въ этомъ отношеніи людямъ надо идти не назадъ, но впередъ. И знаете, я право думаю, что шекеры правы.
(Вписать то, что въ XII и XIII главахъ).[165]
— Да съ, надо понять настоящее значеніе, что слова Евангелія Матфея V, 28, о томъ, что «всякій, кто смотритъ на женщину съ похотью, прелюбодѣйствуетъ», относятся не къ одной посторонней, а преимущественно къ своей женѣ.
1889, 28 Августа.
Я[сная] П[оляна].
Л. Т.
* № 18.
— Надо вамъ сказать, что такое было за существо моя жена. Во-первыхъ, никакъ нельзя сказать про нее, какое она была существо, надо сказать, какія два существа была моя жена. Мы — и всѣ люди — я всегда удивлялся, отчего писатели романисты, которыхъ главное дѣло описывать характеры, — никогда не описываютъ того, что всякій человѣкъ не одинъ характеръ и даже не два, а иногда много. И въ женѣ моей было много разныхъ, но два, нѣтъ три совсѣмъ разныхъ существа. Одно[166] — мученица въ обоихъ смыслахъ, т. е. женщина, желающая мучать себя и всѣхъ людей, но прежде всего себя, и другая — страстная, но неумѣлая кокетка, тщеславная и лгунья. И въ самой глубинѣ души — добрый, великодушный, почти святой человѣкъ, способный мгновенно, безъ малѣйшаго колебанія и раскаянія, отдать себя всего, всю свою жизнь другому. Ну, да этаго разсказать нельзя, надо было все пережить, какъ я пережилъ.
* № 19.
<Возвращаюсь я разъ съ мужскаго обѣда. Сидитъ она съ дядей моимъ[167] и молодымъ слѣдователемъ, добрымъ, не опаснымъ юношей, который часто бывалъ у насъ и которого я почти не ревновалъ. Сидятъ и играютъ въ винтъ. Дѣти ужъ уложены спать. Старшій,[168] Вася, тотъ, котораго кормила кормилица (ему было десять лѣтъ, онъ былъ въ приготовительномъ классѣ), потомъ[169] Лиза, 8 лѣтъ дѣвочка, потомъ Ваня и Митя и Анночка, послѣдняя, двухъ лѣтъ.
Я сѣлъ за нее, а она, по просьбѣ дяди, сѣла за фортепіано.
— Ахъ да, — говоритъ она, — пріѣзжалъ Трухачевскій, я не приняла его.>
* № 20.
<Все, что я дѣлалъ, я дѣлалъ съ большой точностью, не торопливостью и ловкостью, какъ это дѣлаютъ звѣри и люди въ моменты физическаго возбужденія.
Я послушалъ у двери гостиной. Были слышны голоса, и по звуку этихъ голосовъ ничего нельзя было заключить. Но заключеніе, какое мнѣ нужно было, уже было сдѣлано. Ничто теперь ужъ не могло разувѣрить меня въ ея виновности. Теперь, разбирая мои чувства, я могу опредѣлить ихъ такъ. Я былъ виноватъ въ своемъ животномъ и безчеловѣчномъ отношеніи къ женѣ. Я чувствовалъ эту свою вину въ глубинѣ души, но чтобы не признавать свою вину, мнѣ нужна была ея виновность: отъ этаго этотъ мучительный восторгъ, который я испытывалъ при всякомъ поводѣ, который она мнѣ подавала, обвинять ее. Отъ этаго же желаніе ея вины и ни на чемъ не основанная увѣренность въ ея дѣйствительности. Увѣренность замѣнялась злобой противъ нея и всѣмъ тѣмъ, что возбуждало ее.>
** [ПЕРВАЯ РЕДАКЦИЯ «ПОСЛЕСЛОВИЯ К «КРЕЙЦЕРОВОЙ СОНАТЕ».]
— Читали вы послѣднюю повѣсть Толстаго?
— Нѣтъ, а что?
— Да ужъ до того дописался, что проповѣдуетъ безбрачіе, прекращеніе рода человѣческаго.
— Да, мистицизмъ до добра не доведетъ. И какая это жалость, что наши русскіе писатели такъ скоро повреждаются въ разсудкѣ. Отчего бы это? — и т. д.
Вотъ тѣ сужденія, которыя въ большинствѣ случаевъ среди самыхъ вліятельныхъ судей вызоветъ мой разсказъ. И мнѣ жалко, что это такъ будетъ. Мнѣ бы хотѣлось, чтобы читатели, особенно молодые, не рѣшали бы такъ сразу, а вдумались бы въ тѣ вопросы, которые затронуты въ этомъ разсказѣ. А стоитъ только безъ предвзятыхъ мыслей, безъ непоколебимой вѣры въ пошлость, въ то, что существующіе порядки суть самые хорошіе порядки, стоитъ серьезно и свободно подумать объ этихъ предметахъ, чтобы неизбѣжно придти къ тѣмъ же мыслямъ, къ которымъ пришелъ и я. Мысли же, къ которымъ я пришелъ, выражая ихъ въ самой сжатой формѣ, вотъ какія:
1) Въ дохристіанское время и въ внѣхристіанскихъ народахъ мущины смотрѣли и смотрятъ на женщину какъ на предметъ наслажденія. Христіанство установило равенство мущины и женщины и этимъ самымъ уничтожило въ сознаніи до и внѣхристіанскій взглядъ на женщину. Но эта перемѣна взгляда совершилась только въ тѣхъ христіанахъ, которые всѣмъ сердцемъ усвоили всю сущность ученія, а такихъ всегда было очень мало; большинство осталось съ прежнимъ взглядомъ на женщину, несмотря на то, что соединеніе съ женщиной совершалось и совершается въ формѣ христіанскаго брака. Для большинства женщина осталась орудіемъ наслажденія, и отъ этого проституція, развратъ и нехристіанская жизнь въ семьяхъ.
165
166