Молчи, доколь судьбы во гневе
Устремлены меня карать,
Виси на кипарисном древе, —
Не буду на тебя взирать.
Виси, безмолвствуя, доколе
Мой искренний, любезный друг
На Марсовом пребудет поле...
Увы, и он смущает дух!
Когда войны погаснет пламень,
Быть может, что младый герой,
Спеша ко мне, увидит камень,
Не омочен ничьей слезой;
Увидит в прахе тут висящу,
Любезна лира, и тебя,
Расстроенную и молчащу, —
Восстонет он, меня любя!
Восстонет и смягчит слезою
Засохши струны он твои,
Потом дрожащею рукою
Страданья возвестит мои.
Он скажет: «Доримон был вреден
Себе лишь только самому,
Он ветрен был, несчастлив, беден.
Но друг всегда был друг ему».
192. НА СМЕРТЬ ПОПУГАЯ {*}
Любезный попугай! давно ли ты болтал
И тем Климену утешал!
Но вот уж ты навек, увы, безгласен стал!
Султан и попугай — все в мире умирает.
Ах, пусть хоть чучела твоя напоминает
Вралям, которые всё врут,
Что также и они со испущеньем духа
К отраде ближних слуха
Досадные уста когда-нибудь сомкнут!
193. НАДПИСЬ К ПОРТРЕТУ{*}
Глядите: вот Ефрем, домовый наш маляр!
Он в списываньи лиц имел чудесный дар,
И кисть его всегда над смертными играла:
Архипа — Сидором, Кузьму — Лукой писала.
194. К КЛИМЕНЕ, {*}
КОТОРАЯ СПРАШИВАЛА МЕНЯ, МНОГО ЛИ КРАСАВИЦ ВИДЕЛ Я В КОНЦЕРТЕ
Красавиц не видал, да их и не бывало;
Пригожих несколько, иль очень, очень мало;
Прелестной ни одной, —
Но вижу я теперь ее перед собой.
195. СМЕРТЬ КНЯЗЯ ПОТЕМКИНА{*}
Уныл внезапу лавр зеленый,
Уныл и долу преклонен!
Восстани, свыше вдохновенный,
Восстани, бард, сын всех времен!
Бери обвиту крепом лиру;
Гласи на ней, поведай миру
Печаль чувствительных сердец,
Стон воинов непобедимых,
В слезах среди трофеев зримых;
Гласи... Потемкина конец!
О, коль ужасную картину
Печальный гений мне открыл!
Безмолвну вижу я долину;
Не слышу помаванья крыл
Ни здесь, ни там любимца Флоры —
Всё томно, что ни встретят взоры!
Поникнул злак, ручей молчит;
И тот, кого весь юг страшится,
Увы! простерт на холме зрится —
Простерт, главу склоня на щит!
Герой — геройски умирает
В виду попранных им градов
И дух свой небу возвращает
Средь ратников, своих сынов!
Почил — и вопль вокруг раздался,
И шумный глас молвы помчался
Вливать в сердца печаль и страх!
Синил,[1] Бендеры изумленны,
Героев слыша вопль плачевный
В поверженных от них стенах;
Очаков, гордый и под прахом,
Чудится и сомненья полн,
Чтоб тот, кто был дракону страхом
В степях, вертепах, среди волн,
Кто рану дал ему глубоку,
Был общему подвластен року!
И черный Понт, надув хребет,
Валит, ревет во слух Селиму,
Объяту думой, нерешиму:
«Воспрянь! уже Перуна нет!..»
Но чьи там слышу томны лиры
С Днепровых злачных берегов?
Чей сладкий глас несут зефиры?
То глас не смертных, но богов,
То вопиют херсонски музы:
«Увы! расторглись наши узы,
Любитель наш навек с тобой!
Давно ль беседовал ты с нами
И лиру испещрял цветами,[1]
Готовясь в кроволитный бой?
Давно ль Херсон, тобой украшен,
Цветущ на бреге быстрых вод,
Взирал с своих высоких башен
На твой со славою приход?
Давно ль тебя мы здесь встречали
И путь твой лавром устилали?
Давно ль?.. » — и боле не могли...
Из рук цевницы покатились,
Главы к коленам их склонились,
Власы упали до земли.
Где, где не плачут и не стонут
Во мзду Иракловых заслуг?
В слезах там родственники тонут;
Там одолженных страждет дух;
Там, под соломенным покровом,
Зрю воина в венке лавровом
Среди родимыя семьи;
Он алчно внемлющей супруге
Рассказывает, как на юге
Князь подвиги творил свои;
Как в поле бился с супостатом;
Как во стенах его карал,
Как кончил жизнь... Тут белым платом
Текущи слезы утирал...
Слеза бесценная, священна,
Из сердца чиста извлеченна! —
О витий, что твоя хвала!
Но сею ль жертвою одною
Воздашь, Россия, днесь герою,
Которым славима была?