Таково было стремление Брянчанинова к жизни иноческой. Это было не прихотливое желание представлять из себя оригинала в обществе, не было оно и следствием простого разочарования жизнью, которой горечи и удовольствий он еще не успел испытать. Это было чистое намерение, чуждое всяких расчетов житейских, искреннее, святое чувство любви Божественной, которая одна способна с такой силой овладевать существом души, что никакие препятствия не в состоянии преодолеть ее.
Практика монастырской жизни довольно указывает, что чистосердечно избирающие ее готовы на всякие пожертвования и на совершенное самоотвержение. Вот какие чувства изливаются в «Плаче», где автор говорит:
«Охладело сердце к миру, к его служениям, к его великому, к его сладостному. Я решился оставить мир, жизнь земную посвятить для познания Христа, для усвоения Христу. С этим намерением начал рассматривать монастырское и мирское духовенство. И здесь встретил меня труд, его увеличивали для меня юность моя и неопытность. Но я видел все близко и по вступлении в монастырь не нашел ничего нового, неожиданного. Сколько было препятствий для этого вступления! Оставляю упоминать о всех, самое тело вопияло мне: „Куда ведешь меня? Я так слабо и болезненно. Ты видел монастыри, ты коротко познакомился с ними: жизнь в них для тебя невыносима и по моей немощи, и по воспитанию твоему, и по всем прочим причинам“. Разум подтверждал доводы плоти. Но был голос, голос в сердце, думаю, голос совести или, может быть, Ангела хранителя, сказывавшего мне волю Божию, потому что голос был решителен и повелительный. Он говорил мне: это сделать твой долг, долг непременный. Так силен был голос, что представления разума, жалостные, основательные, по — видимому, убеждения плоти, казались пред ним ничтожными».[45] Нелишне упомянуть и о некоторых случаях, которыми предрекалась будущая судьба юноши Брянчанинова. Однажды шел он с Чихачевым и Феодоровым, третьим товарищем своим, по Владимирской улице города Петербурга. Вдруг из ворот одного дома, против церкви Владимирской Божией Матери, выбегает женщина юродивая, жившая на пропитании у хозяина дома (имя ее Василиса), кланяется в землю Брянчанинову и говорит: «Батюшка, светлый священник, благослови». В другой раз Димитрий Александрович с Чихачевым пошел навестить своего товарища, инженера прапорщика Мельтцера. У Мельтцера был денщик, благочестивый человек, глубоко уважавший Брянчанинова, он был тогда очень болен. Мельтцер предложил Брянчанинову навестить больного и по — товарищески со смехом втолкнул Брянчанинова в дверь комнаты, где лежал больной. Тот, увидав такую шутливую выходку своего господина, стал укорять его, говоря: «Что Вы толкаете епископа, разве не видите, что он архиерей». Таким образом, устами двух верующих в простоте сердца рабов Божиих изречено высокое призвание юноши, искавшего в монашестве единого на потребу спасения души.
Кроме случаев и обстоятельств, зависящих от воли людей, самая природа ставила препятствия благочестивым намерениям юного Димитрия. Весной 1826 года он заболел тяжкой грудной болезнью, имевшей все признаки чахотки, так что не в силах был выходить. Государь император Николай Павлович приказал лейб — медикам Крейтону и Вилье пользовать больного и еженедельно доносить ему о ходе болезни. Доктора неоднократно объявляли Димитрию Александровичу об опасности его положения, сам он считал себя на пороге жизни и частыми молитвами в благодушном терпении готовился к переходу в вечность. «Я был очевидцем этого времени, — говорит в записках своих брат его Петр Александрович. — Разогнутые книги святых отцов окружали его. Он читал, сличал их, неутомимо углублялся в изучение их. Диета по предписанию медицины — желе исландского мха — составляла обязательный пост его, а молитва, благодатно действовавшая в нем уже в то время, как он сам передавал мне в последние годы жизни своей, помогала его бдению. Этот подвиг болезни уже можно считать как бы преддверием монашества, как бы опытом жизни аскетической в самых строгих условиях оной». Но случилось не так, как предсказывали знаменитые врачи столицы: болезнь получила благоприятный переворот и послужила для больного опытным доказательством того, что без воли Божией самые настоятельные законы естества несильны воздействовать на нас.