Сергей кивнул.
Тарасенко прокашлялся, потом оглянулся, не слышит ли кто посторонний, и продекламировал:
Они подошли к помещению опорного пункта. Заходить внутрь Ерохину не хотелось. Но расставаться так просто было бы неудобно. И он спросил:
— А другие стихи там были?
— Были, но Роберт не стал записывать. Говорит, что про Васильевский остров, про смерть… Перепугался, видать, парнишка.
— Ни страны, ни погоста не хочу выбирать, — вспомнил Ерохин, — на Васильевский остров я приду умирать…[1]
— О-о! — оценил участковый. — Да ты, я смотрю, в поэзии разбираешься.
— У меня тетка родная хорошие стихи любит. Наизусть их учит, мне читала в детстве.
Тарасенко вздохнул и посмотрел на подсвеченное огнями города небо.
— Ты-то местный, с Васькина острова, а я с Донбасса. Там и родители лежат, и та прядильно-ниточная фабрика. И первая любовь, которая провожала меня на службу во внутренние войска и обещала ждать. Я так и не вернулся. Тебя кто-нибудь ждет сейчас?
Сергей покачал головой. Участковый посмотрел на него внимательно, а потом протянул руку.
— Все равно иди. Удачи тебе. А вообще, так не должно быть, чтобы мужчину никто не ждал.
Возвращаться к тетке не хотелось — особенно после слов Тарасенко.
Когда-то у него действительно был дом, куда стремилась душа, где ждала его любимая женщина. А сейчас не было ничего, только тяжесть на сердце.
Подумав об этом, Сергей потрогал левую сторону груди, вернее, внутренний карман куртки, в котором лежал «ПМ», отобранный у Калошина.
Зачем ему пистолет?
Понятно, что в хозяйстве и пулемет пригодится, но, с другой стороны, если на «ПМ» убийства, как объясняться потом в полиции? И сдавать его нельзя по той же причине. Кто поверит, что бывший мент нашел оружие на улице?
Ерохин свернул в сторону Малой Невы, очень скоро пересек Уральскую улицу, дошел до покосившихся металлических ворот, протиснулся между кривых створок, стянутых ржавой цепью, оказался на территории бывшего судоремонтного заводика, где теперь лежали кучи мусора, и двинулся мимо полуразрушенного кирпичного корпуса к реке.
Оказавшись на пирсе, сразу увидел тот кораблик, о котором говорил Калошин, подошел к нему.
Вместо трапа на борт были перекинуты три широких доски, стянутых для устойчивости брусками. Судно было ржавым, пропахшим тиной и гниющими отходами.
Место, откуда закидывал свои удочки Калоша, обнаружилось сразу.
Тут стоял пластиковый бутылочный ящик, прикрытый фанеркой, и стеклянная банка с окурками.
Сергей обернулся, осмотрел все вокруг, пытаясь понять, откуда сбросили в реку труп. А потом достал пистолет, размахнулся и швырнул его как можно дальше от берега.
Ерохин вернулся в квартиру тетки около полуночи. Нина сидела перед телевизором и смотрела фильм про Бэтмена.
— Не надоело? — спросил Сергей. — Не в первый раз уж смотришь. Неужели так увлекательно?
— А что еще смотреть.? По всем каналам передачи про несчастных светских львиц, которых прежде называли совсем другим словом, про то, как им тяжело с тупой прислугой общаться, икра для них недостаточно черная, а еще их незаслуженно унижают хейтеры в Инстаграме. Но меня сейчас интересует другое: почему эта киношная муть делает такие сборы в Штатах? С преступниками борются человек-паук, человек — летучая мышь, еще какие-то мутанты, а взрослые американцы на это клюют.
— Просто они уверены, что нормальным людям с преступниками не справиться.
— Возможно, — согласилась тетка.
И тут она увидела, что Ерохин достает из пакета ботинки.
— Какая роскошь! — восхитилась Нина. — Откуда такие?
— Попал на распродажу.
— Ни за что не поверю! Я как-то на Невский выбралась и просто для интереса прошлась по всем этим бутикам и оказалась в магазине мужской обуви «Рокфор»… Ой, что это я. Рокфор — это сыр, а магазинчик назывался «Норфолк»…
— Может, «Оксфорд»? — подсказал Сергей.
— Точно! Именно так. Но цены там, я тебе скажу! От пятидесяти тысяч и выше. А такие там тоже стояли. Или почти такие. Сколько они стоили, уже не помню, но не пятьдесят тысяч — это точно.