Кроткий и доверчивый Назир не особенно задумывался над чудесной переменой. Сытость – новое, почти незнакомое ощущение вошло в его жизнь, и целый день беззаботная игра с тигрёнком вместо бесконечных мешков угля и палки сердитого Джуры. Но Назир по-прежнему бледнел при одном имени министра и даже в прогулках с тигрёнком избегал аллей, где тот мог бы его встретить. А министр в это время увлёкся новой забавой – редкостными, выписанными издалёка цветами – и совсем перестал бывать около клетки тигрёнка. Назир был рад этому. Он немедленно перетащил в клетку своё единственное имущество – мешок, набитый соломой, и по-братски разделил его с тигрёнком.
– Иди сюда, джаным[7], – звал он, и ласковый, весёлый зверёныш, набегавшись за день, доверчиво засовывал круглую мордочку ему под мышку.
Часто ночью Назир лежал не шевелясь и широко раскрытыми глазами смотрел в темноту. В кустах что-то шуршало. Иногда тихий писк доносился оттуда – ночные хищники начинали работу. Гульча вскакивала и, прижавшись головой к решётке, слушала, жадно втягивая свежий воздух.
– Вспоминает, – догадывался Назир, и сердце его сжималось от жалости. Он подползал к тигрёнку и тихонько трогал рукой спину.
– Успокойся, джаным, – шептал он, – успокойся!
В темноте глаза тигрёнка светились зеленоватым светом. «Томится», – думал Назир, и ему становилось грустно. Тоска зверя напоминала ему собственную горькую долю.
– Я не оставлю тебя, Гульча, золотая моя! – шептал он, прижимая её к себе. – И дикое зелёное мерцание в глазах тигрёнка гасло, он послушно, но с тяжёлым вздохом вытягивался на соломенном матрасике.
Часто только к утру, когда звёзды начинали тускнеть и затихали тревожные ночные голоса, оба они засыпали беспокойным, полным сновидений сном. Но наутро всё забывалось.
– Мяяуу! – кричала Гульча и тянула Назира за халатик.
Он вскакивал и протирал заспанные глаза.
– Сейчас, Гульча, сейчас принесу тебе завтрак, потерпи, будь умницей! – И со всех ног бежал на кухню за молочной кашей.
Одно только пугало мальчика. Исхак не бил его, не кричал на него, как Джура, но его мрачные глаза постоянно следили за ним.
– Что я ему сделал? – удивлялся мальчик. – Я и тигрёнка хорошо кормлю и клетку чищу, мясо и воду большим тиграм ношу, а он всё недоволен. Почему?
Между тем Гульча росла и к осени уже стала с крупную собаку. Назир так часто расчёсывал и гладил её шёрстку, что чёрные полосы блестели на ней, как нарисованные. С мальчиком Гульча была кротка и ласкова. Они весело бегали вдвоём? по парку, забираясь в самые далёкие и пустынные уголки.
Гульча не прочь была поиграть и с другими людьми, но те даже при встречах пугались её.
– Убери свою поганую кошку! – сердито кричали они Назиру, и тот крепко хватал её за толстую шею.
Друзья были счастливы. Завидев бабочку, Гульча подпрыгивала, ловила её лапами и с добычей валилась на траву; увидев ящерицу, прижимала её лапой к земле и внимательно рассматривала.
Назир отталкивал тигрёнка и сердился:
– Не смей мучить её, злая кошка! Видишь, какая красивая зверушка. Что она тебе сделала?
– Мя-у, – сердитым рычанием отвечала Гульча и отходила надувшись. Но через минуту она уже забывала обиду, крадучись подползала к Назиру и прыгала ему на спину. Тут они оба катались по земле, и Гульча с весёлым ворчанием трепала мальчика за рукава и за полы его халата. На коже Назира острые когти её разрисовывали целые узоры, но мальчик не сердился.
– Заживёт, – говорил он. – Вот с халатом хуже, опять Ибрагим браниться будет.
Ещё одно огорчение было у Назира: ему очень хотелось научить тигрёнка каким-нибудь фокусам. Но это никак не удавалось. Тигрёнок знать не хотел никаких приказаний. Назир мучился часами, стараясь обучить его по команде вставать, ложиться или прыгать через табуретку.
– Мя-яу-у, – недовольно тянула Гульча и, подпрыгнув, шлёпала на лету учителя лапой по плечу так, что оба кубарем катились по дорожке.
Назир чуть не плакал.
– А вдруг Мустафа-бек спросит, каким я тебя фокусам выучил, ленивая ты кошка? – сердился он и отряхивал разорванный халатик. – Рассердится, прогонит меня, что будешь делать? К Исхаку пойдёшь?
Исхак никогда пальцем не тронул тигрёнка, и однако уши его прижимались к голове, а глаза щурились и зажигались недобрым огнём, едва только высокая мрачная фигура Исхака появлялась на дорожке. Затем Гульча начинала глухо рычать. Она сидела в углу, сузив глаза, и рычание её, точно отдалённый гром, усиливалось, когда Исхак подходил близко.
– Ты что это, нарочно её учишь? – спросил раз Исхак и так зло посмотрел на Назира, что у того душа ушла в пятки.
– Я её учу… – оправдывался тот дрожащим голосом. – Я её учу… через палку прыгать. А она не хочет. А вот это…
– А вот это хочешь? – насмешливо спросил Исхак и, войдя в клетку, протянул руку для удара.
Но Гульча так зашипела, вся собравшись в комок в углу клетки, что Исхак невольно отдёрнул руку.
Однако давно накопившееся раздражение должно было найти себе выход, и Исхак уже не мог сдержаться:
– Так ты для этого сюда поставлен? Кошек на людей натравливать? – И от его сердитого толчка Назир кубарем покатился по полу туда, где шипела Гульча.
Мальчик стукнулся об решётку и вскрикнул от боли и испуга.
Гульча вскочила. Шипение её перешло в вой, она присела, метнулась через лежащего Назира, и зубы её впились в руку Исхака.
Исхак бросился к двери, но Гульча крепко держала его.
– Спасите! Спасите! – кричал Исхак. Рукав его окрасился кровью.
Назир быстро вскочил на ноги и бросился к большой глиняной чашке с водой. Схватив чашку, он опрокинул её на голову разъярённой тигрицы.
Фыркая и отплёвываясь, она отскочила в сторону, а Исхак пулей выскочил из клетки и захлопнул дверцу.
– Я тебе этого не забуду, – погрозил он кулаком перепуганному Назиру и исчез в кустах.
Гульча, мокрая и злая, продолжая фыркать и рычать, лизала лапы и тёрла ими голову.
– О Гульча! – вздохнул мальчик и сел на солому рядом с нею. – Доведёшь ты меня до беды.
Но тигрица вместо ответа прислонилась к плечу Назира и лизнула его в ухо шершавым, как тёрка, языком.
Однако она долго не могла успокоиться. Первая борьба и вкус человеческой крови взволновали её. Она долго ходила по клетке, била себя хвостом по бокам так, что далеко были слышны удары. Ночью она не раз вставала и подходила к решётке.
Назир тоже вставал и начинал её ласкать и успокаивать. Худенькому четырнадцатилетнему мальчику и в голову не приходило, что лапы с острыми когтями могли быть опасны и ему. Клыки тигрёнка блестели при лунном свете, но Назир ласково гладил сморщенные губы, и они, закрывая клыки, смыкались. Гульча опускала голову и со вздохом ложилась на матрасик. Она занимала его уже целиком, и Назир ютился около неё на куче соломы.
А взгляд Исхака с тех пор ещё упорнее давил Назира. Разговаривать с мальчиком он перестал совершенно, только приказывал отрывисто, а к клетке тигрёнка совсем не подходил.
Время шло. Уже листья опали в саду, и недалёк был первый снег. Ночи стали такими холодными, что Назир дрожал на соломе и жался к тёплому боку зверя, всё не решаясь уходить в дом и оставлять в одиночестве своего друга.
А Гульча становилась совсем взрослой тигрицей.
Однажды утром, когда деревья впервые покрылись серебристым инеем, Гульча в волнении вдыхала морозный воздух и была особенно возбуждена. Она каталась по полу, ловила Назира за ноги и так просилась из клетки, что он не мог ей отказать и открыл дверцу.
Тигрица мелькнула в кустах, точно молния, и пропала. Обеспокоенный Назир кинулся за ней.
– Гульча! – звал он её. – Джаным, иди сюда! Да куда же ты запропастилась?
Он бежал, всё больше пугаясь, звал, кричал. Выбежав на главную аллею, он остановился, похолодев от ужаса: по аллее, как всегда медленно и важно, приближался к нему в шёлковом белом с зелёными полосами халате Мустафа-бек.