Исследователями считалась маловероятной возможность держания черноклобуцким языческим ханом собственно русского города[249]. Однако если помнить значение черных клобуков, их «лепших людей» и их ханов в Киевской Руси, вспомнить, насколько с ними считались даже самые сильные князья, то это не должно показаться невероятным. И позже, в XVI веке, мы видим, как русские города отдавались московскими государями в держание некрещеным татарским царевичам[250].
Порошане, видимо, мирно уживались с черными клобуками, по крайней мере, летопись не упоминает о каких-либо столкновениях между ними.
Несмотря на то что поселения черных клобуков были защищены и русскими городами, и черноклобуцкими острогами, половцы не переставали нападать на клобуков в течение всего XII столетия. Правда, это уже были не опустошительные набеги конца XI — начала XII века. Половцы теперь норовили прокрасться «изгоном», но порой им все же удавалось основательно пограбить Поросье, проникая к самому Торческу и опустошая его окрестности.
Это надо объяснять не столько силой половцев, сколько примитивностью организации сторожевой службы; вероятно, не существовало никаких постоянных «сторожей» на киевском степном пограничье; по всему видно, что вся охрана пограничья заключалась лишь в факте кочевания черных клобуков в Поросье. Поэтому, когда они уходили отсюда принимать участие в междоусобицах Руси, Поросье оставалось совершенно не защищенным; именно поэтому клобуки были вынуждены, на случай нападения половцев, просто запирать свои семьи по острогам. В этом не было бы необходимости, если бы существовала регулярная сторожевая служба.
Но и при таком примитивном подходе к делу, страдая сама, черноклобуцкая колонизация все же предохраняла от половецких разорений окрестности Киева, задерживая половцев на своей территории; в этом и состоял, с точки зрения русских, смысл существования тюркских поселений в Поросье.
О количестве черноклобуцких отрядов в Киевском княжестве говорилось уже выше; в общем, в Поросье черных клобуков надо считать несколько десятков тысяч, а со всеми вежами, в которых у них были не только семьи, но и рабы[251], — их было, вероятно, около сотни тысяч.
Управлялись черные клобуки Поросья своими ханами — «князьями», по терминологии русской летописи[252], таковы Кунтувдей, Кульдер, Чюрнай; иногда знаем о каком-либо хане лишь по упоминанию его рода, таковы: «ичитеевичи», «чагровичи», «бастеева чадь»; кроме того, часто слышим о черноклобуцкой родовой аристократии.
Во все время существования Киевской Руси, то есть на протяжении XI–XIII столетий, черные клобуки Поросья остаются кочевниками, со своим своеобразным кочевым бытом и культурой — их вежи, стада, табуны на луговых степях Поросья упоминаются в летописи не раз; также они остаются и язычниками: «поганые» — частый эпитет в устах летописца в отношении черных клобуков. О язычестве свидетельствуют и их могилы в Поросье, в которых мы не находим следов христианства, но зато неизменно встречаем погребения с конем.
Отдельно надо сказать о пребывании черных клобуков в самом Киеве. В нем жили черноклобуцкие «лепшие мужи», там были расквартированы и целые отряды тюрков, состоявшие главным образом изберецдеев[253]. Эта черноклобуцкая, в частности берендейская, аристократия играла немаловажную роль в сложной политической жизни Киева. Более часто соприкасаясь с русскими, живя среди них, эти тюрки более других подпадали под русское влияние; только среди берендейских «лепших мужей» встречаем одного с именем Кузьма, свидетельствующим о его христианстве.
Переходя к обзору тюркских поселений на левой стороне Днепра, прежде всего скажем о той узкой, принадлежавшей Киевскому княжеству прибрежной полосе между Днепром и верховьями Корани и Альты, где в районе Сакова в 1142 году упоминаются печенеги, а в 1150 году — турпеи, в которых, по всей вероятности, надо видеть род печенегов[254].
В Переяславском княжестве есть целый ряд свидетельств о поселении здесь торков. В самом Переяславле они упоминаются в 1095 году, когда здесь княжил Владимир Мономах; впрочем, эти торки могли быть из числа дружинников Владимира, а не переяславскими поселенцами. Несколько южнее Переяславля, у внутреннего вала, опоясывающего пространство на юг от столицы княжества, до сих пор существуют две деревни: Малая и Великая Каратуль (кара — черный, туль — шапка = Черный Клобук?) как, вероятно, память о черноклобуцких поселениях. То обстоятельство, что в 1055 году торки, впервые появившиеся на горизонте Руси, встречаются у Воиня, прижатые сюда шедшими за ними половцами, дало основание историку Переяславского княжества В. Ляскоронскому считать, что первые торкские поселения именно здесь и возникли. Торков поселили, по предположению Ляскоронского, между Воинем и Зарубом, по низовьям Сулы, Супоя и Трубежа, то есть на том участке, который был наиболее опасным из-за того, что именно здесь половцы особенно часто нападали во второй половине XI века. При Владимире Мономахе, кроме уже приведенного свидетельства, торки в Переяславском княжестве упоминаются, как уже говорилось, дважды: в 1080 году они восстали против Руси, и Владимир «шед, побил торки»; в 1096 году новая группа торков, род ичитеевичей, пришли к Мономаху из степей, и князь встречал их на Суле. Ляскоронский предполагает, что эти торки были поселены на другом уязвимом месте переяславского Пограничья — у верховьев рек Ромны, Осетра и Удая, откуда по водоразделу шел путь и к Переяславлю, и к Киеву. Здесь же, видимо, надо искать и город Баруч, в котором князь Ярополк в 1125 году укрыл торков при приближении половцев.
О черных клобуках в Черниговском княжестве у нас есть только одно летописное под 1185 годом упоминание о черниговских «коуи».
Около Новгорода-Северского существуют до сих пор местность Теркин и деревня Печенюги, но летописных известий о черных клобуках в здешних местах нет.
Еще скуднее наши сведения о Рязанском княжестве, где известен лишь один город Торческ, перечисляемый в списке русских городов в приложении к Воскресенской летописи[255].
Но в отдаленной Суздальско-Ростовской земле находим относительно многочисленные свидетельства о некогда живших здесь черных клобуках — торках и берендеях. В летописи есть одно испорченное место, где говорится, что князь Юрий Суздальский прислал в 1146 году князю Святославу Новгород-Северскому в Колтеск «в помочь тысячю бренидьець[256] дружины Белозерьское. Святослав же перебрав дружину хоте ехати с Белозерьци на Двдовичю к Дедославлю…»; испорченное слово «бренидьець» понималось исследователями как «берендич»[257]. Но было бы все же несколько рискованно на основании этого единственного и, в общем, испорченного летописного указания признавать существование тысячного берендейского отряда у суздальского князя, если бы ряд топографических данных не убеждал окончательно о действительно живших некогда в Суздальской Руси берендеях и торках.
Можно наметить три группы поселений этих тюрков. Первая — у верховьев Клязьмы и Истры, на середине пути между Москвой и Дмитровом, несколько западнее от этого пути; здесь издавна известна слобода Берендеева, которая в XIV веке входила в Дмитровское княжество. Эта слобода упоминается в завещании великого князя Дмитрия Ивановича Донского, составленном между 1377 и 1389 годом. Вторая группа — на северо-восток от первой, в районе озера Плещеева, где в пятнадцати километрах на юго-восток от Переяславля-Залесского находится поселок Берендеево, давший имя железнодорожной станции, к северу от которой простирается Берендеево болото; близи этого болота есть возвышенность, с которой связано предание, что именно здесь был некогда город берендеев, в котором жил знаменитый сказочный царь Берендей. Вблизи этого болота современные поселения носят явно тюркские названия, как Абашево, Бакшеево, Балакирево, Итларь. Наконец, третья группа — еще восточнее, в районе Юрьева-Польского и Суздаля. В пятнадцати километрах на северо-восток от Суздаля, близ реки Нерли (притока Клязьмы), находится деревня Торчино, а в пятнадцати километрах от Суздаля на северо-запад, на реке Ирмизе, известно село Торки, упоминаемое с 1462 года.
249
А. Голубовский предполагал поэтому существование городов со смешанным населением из русских и тюрков, где тюркский элемент преобладал над русским. Суд в таких городах, по его мнению, творили княжеские тиуны, а хану шли доходы. Но Грушевский сомневался в возможности такого явления: «Довольно трудно уяснить себе, в чем заключалось это держание; с одной стороны, кажется маловероятным, чтобы хану поручались города с населением или чисто русским, или смешанным (мне кажется даже маловероятным самый факт существования городов со смешанным населением). С другой стороны, если предположить, что ханы получали в держание городки, к которым тянуло исключительно черноклобуцкое население, то как согласить эту административную власть, получаемую от русского князя, с прирожденным достоинством хана и связанною с ним властью?» Нам кажется, что и нет необходимости предполагать существование городов со смешанным населением. Это могли быть и чисто русские города.
250
«И того же месяца Сентяврия пожаловал князь велики Василей Иванович, государь самодержец всеа Руси, бывшаго царя Казанскаго Шигалея, дал ему Коширу да Серпохов со всеми пошлинами, да и отпустил его с Москвы того же месяца 21» (под 1533 годом). См. еще пожалование казанскому царю Абдыл-Латифу города Юрьева «со всем» (под 1509 годом).
251
Это были главным образом пленные половцы; например, в 1162 году черные клобуки захватили в плен 500 половцев, а в 1193 году пленных половцев «не бе числа».
252
Так летописцы называли и половецких ханов: «…бысть же князь их Искал» (под 1061 годом); «Осень умре Половечьскый князь» (под 1082 годом).
253
Сведения о черных клобуках в Киеве собраны мной в работе «О роли черных клобуков в истории Древней Руси». Обратим еще раз внимание на соединение берендичей с киевлянами у летописца под 1149 годом: «Много зла бяше замыслыл (Ростислав), подмолвил на тя люди берендич и кианы».
255
В Никоновской летописи под 1136 годом есть такая запись: «Того же лета в Рязани убиша в загоне богатыря Печенежскаго Темирьхозю». П. Голубовский делал отсюда вывод, что «если верить Никоновской летописи, то печенеги служили князьям рязанским». Но из того, что в Рязанском княжестве убили печенега, еще нельзя делать вывода о существовании там печенежских поселений, тем более что очень возможно смешение этой поздней летописью печенегов с половцами. Ср. аналогичное известие под 1148 годом: «Того же лета в Резани тысяцкий Констянтин многих половец поби в загоне».
256
Буквы
257
H. М. Карамзин, а за ним И. И. Срезневский (Измаил Иванович Срезневский; 1812–1880 — русский филолог-славист, этнограф, палеограф, академик Петербургской АН. —