Южнее кимаков, главным образом в юго-западной части среднеазиатских степей[43], располагались огузы (гузы, узы, они же торки русских летописей) вместе с немногочисленным, но игравшим впоследствии немалую роль в истории Руси племенем берен (берендеи, берендичи русских летописей, Berend, Berencs — мадьярских источников). До тридцатых годов XI столетия огузы были преобладающим тюркским племенем в Средней Азии, занимавшим в IX–X веках огромные пространства от Приуралья до среднего течения Сырдарьи; на северо-западе летовища огузов достигали низовьев Камы, где огузы соприкасались с летними кочевьями кимаков; на юге огузы примыкали к мусульманскому пограничью, почему мусульманские географы X века среднеазиатские степи называли «степью гузов». Центром же огузов были низовья Сырдарьи. Здесь, вероятно, находились главным образом зимовья огузов.
Огромность пространств таких кочевий обуславливалась двумя причинами: особенностями климата и почвы среднеазиатских степей и колоссальными размерами кочевых хозяйств. Климатические условия среднеазиатских степей таковы, что весной наиболее благоприятные условия для кочевания создаются на юге, где ранее всего появляется трава; но по мере выжигания солнцем травы кочевники вынуждены искать лучших пастбищ все более и более на севере, где благоприятные условия для кочевания наступают позже, зато и держатся дольше. На зимовки же кочевникам надо возвращаться на юг, где из-за менее глубокого снега легче тебеневать, чем на севере, и где раньше появляется весенняя растительность. Сколь велики были хозяйства огузских богачей, узнаем из мешхедской рукописи Ибн аль-Факиха[44], упоминающей о владельцах 100000 баранов[45]. Оба эти фактора — климатический и хозяйственный — определяли необходимость далеких перекочевок; вполне допустимо предположить, что так как все лучшие пастбища северного пояса среднеазиатских степей (лесостепи и ковыльных степей) были заняты кочевьями кимаков, то огузам приходилось на летовища передвигаться не на север, а на северо-запад, за Урал[46]. Таким образом, очевидно, создавалась известная закономерность, в силу которой кочевникам южной полосы среднеазиатских степей, при их зимовьях на реках Сырдарье и Чу, у мусульманского пограничья, — на летовища приходилось перебираться за Урал, к низовьям Камы. О наличии этой закономерности мы можем судить по тому, что и сто лет спустя после известия Истахри[47] о кочевании огузов, в 1043 году мы снова узнаем о подобных же перекочевках неназванного по имени Ибн аль-Атиром тюркского народа, зимовья которого были у Баласагуна на реке Чу, а летовища все в тех же степях у низовьев Камы.
В непосредственном соседстве с огузами, где-то к северу и, может быть, к северо-западу от Аральского моря, кочевали печенеги. Очень возможно, что они до известной степени преграждали огузам перекочевывание на летовища прямо на север. Печенеги и открыли в конце VIII или в начале IX века великое движение тюрок на запад.
Но прежде чем переходить, к изложению передвижений печенегов, торков и половцев на запад (а последних отчасти и на юг), необходимо сделать одно общее замечание касательно этих передвижений, указать на одно обстоятельство, интересное для русской истории, на которое до сих пор не обращалось должного внимания, а именно: движение этих трех тюркских племен шло очень широкой полосой, захватывая огромные степные пространства и не ограничиваясь одними «азиатскими воротами» между северным побережьем Каспийского моря и Южным Уралом, как то обычно представляется. В действительности это движение шло на всем протяжении степной полосы, доходя на севере до границ лесостепи, то есть до среднего течения Ишима, Тобола, и выходя в Европу через склоны Южного Урала на реку Белую и нижнее течение Камы, до бассейна Черемшана, а на правом берегу Волги забирая к верхнему течению Дона и Донца и по тому же лесостепному пограничью достигая бассейна Днепра. Только так представляя себе это тюркское передвижение, можно понять, почему торки и берендеи будут упоминаться в русской истории в Среднем Поволжье еще задолго до того, как эти кочевники окажутся в приднепровских степях под Киевом, и только тогда получает свое наиболее естественное объяснение наличие торкских и берендейских поселений в Ростово-Суздальской Руси и у камских болгар, вблизи лесостепного пограничья, которым торки и берендеи проходили в X–XI веках.
Печенеги, как я уже сказал, были тем первым народом, который открыл великое движение тюрок на запад. К выселению своему из приуральских степей печенеги были вынуждены, если верить Масуди, нападениями на них кимаков, огузов и карлуков (последние жили восточнее огузов в долине реке Чу). На то, что движение печенегов было действительно вынужденным, показывает как будто и тот факт, что в тылу у них во все время их дальнейшего движения в IX и X веках находились огузы, беспрестанно на них наседавшие.
У нас нет сведений для определения времени начала печенежского движения. Р. Рёслер[48] относил его к концу VIII века, хотя оно могло быть и позже, в первой половине IX века. К середине этого столетия мы видим печенегов разделившимися на всем огромном пространстве европейского Приуралья. Что движение печенегов не шло лишь узкой полосой приаральских и прикаспийских степей, показывает одно место у Аль-Бакри, на которое до сих пор не было достаточно обращено внимания. «Длина их страны, — сообщает арабский географ о печенегах, — 30 дней пути, а ширина столько же». Вестберг[49], который счел вполне возможным принять это сообщение, рассчитал, что 30-дневный путь будет равен 900 верстам, и определил на этом основании территорию печенегов описываемого времени с востока на запад: от реки Урала до бассейна Дона. «Ширина» владений печенегов Вестберга не заинтересовала. Мне представляется, что к определению Аль-Бакри «ширины» владений печенегов можно отнестись более скептично, чем к его определению длины, так как если отмерить 900 верст даже от низовьев Волги, то уже в таком случае мы попадаем на север в низовья Камы; но при отмеривании с юга надо исходить из более северных точек, чем низовья Волги, во всяком случае, не южнее Царицына[50], так как, по сообщению того же Аль-Бакри, хазары находились к югу от печенегов, чего не могло бы быть, если бы печенеги располагалась у устьев Волги, где, как мы знаем, была и столица хазар — Итиль. Но как бы осторожно ни относиться к свидетельству Аль-Бакри о тридцатидневной ширине владений печенегов, все же несомненно, что они простирались далеко на север[51]. Однако до Камы печенеги не доходили, так как из того же Аль-Бакри мы знаем, что печенеги на севере имели своими соседями половцев, которые не могли бы кочевать севернее Камы, то есть на ее правом берегу из-за его лесистости. Таким образом, движение в Европу печенегов, а затем и торков и половцев шло не только с востока на запад (по прикаспийским и причерноморским степям), но также с северо-востока на юго-запад; пространство, захватываемое кочевниками, представляло как бы треугольник, который на западе вклинивался своей вершиной в южнорусские степи, а основание имел на востоке, от Аральского и Каспийского морей до Среднего Урала.
Еще прежде, чем Киевская Русь в начале X века была вынуждена принять на себя напор первых тюрок — печенегов, участь стать заслоном от тюркского кочевого мира выпала Болгарскому каганату, который уже с середины IX века оказался лицом к лицу перед кимаками-половцами, узами-торками, берендеями и печенегами.
Болгарский каганат, сложившийся на Средней Волге и низовьях Камы уже к началу VII века, представлял собой прочное государственное образование, с развитой земледельческой и промышленной культурой, широко налаженной торговлей, с целым рядом зависимых от болгар финских народов, вовлеченных в хозяйственную жизнь этого государства, — таких, как мурома, мордва (мокша и эрзя), буртасы (мишари), пермь, югра, вотяки, черемисы, башкиры. Ядром Болгарского каганата, его государственно-организующей силой, была, как известно, немногочисленная, из пятисот семейств состоявшая, тюркская орда, выселившаяся из своей алтайской прародины, — перевалив через Урал, она подчинила себе местное оседлое земледельческое финское население и долго с ним не смешивалась. Еще в IX веке эта главенствующая тюркская орда вместе со своим каганом была типично кочевой среди городского и земледельческого финского населения[52], что не мешало, однако, государственной сплоченности Болгарии.
43
Под среднеазиатскими, ныне казахскими, степями мы имеем в виду Степной край, или Степное генерал-губернаторство времен Российской империи, в которое входило три области: Тургайская, Акмолинская и Семипалатинская; теперь — Казахстан.
45
Ибн-Баттута (1304–1377; арабский купец, объехавший все страны исламского мира; автор книги «Подарок созерцающим о диковинках городов и чудесах странствий». —
46
Маркварт, впрочем, полагал, что летовища огузов могли быть и на севере, у границ кочевий кимаков; он заключал об этом на основании некоторой осведомленности огузов о верхнем течении Иртыша и о кочевавших там кимаках, что могло, по Маркварту, быть следствием соседства летних кочевий обоих племен в этом районе.
47
Аль-Истахри (около 850–934) — арабский географ, автор «Книги климатов» и «Книги путей стран».
51
Маркварт, который вопреки Вестбергу определял положение печенегов много восточнее, замечает, что 30 дней в ширину по земле печенегов надо полагать «по Уралу». Гардизи и Ибн Руста (перв. пол. X в.; персидский ученый-энциклопедист; в его книге «Дорогие ценности» содержатся древнейшие в дошедшей до нас арабской географической литературе описания народов Восточной Европы. —
52
В. Бартольд как будто не доверял арабским известиям о кочевничестве болгар и противопоставлял этим известиям данные археологии о каменном строительстве в болгарских городах. Но памятники каменного строительства относятся к более позднему времени (XIII–XIV века), а древнейшую мечеть X века строили иностранцы-мусульмане. Вообще же заботы о городах не исключали, на наш взгляд, возможности оставаться болгарам кочевниками.