– Да. Я предоставлю вам рукопись в начале следующего года. Постараюсь сделать это как можно скорее.
– Хорошо… Прекрасно… Приятно это слышать, Зак. Признаюсь, я думал, вы с ней застряли. Сперва вы обнадежили нас, и мы решили, что у вас есть что-то свеженькое на интересующую нас тему, но время поджимает…
– Да, знаю. Прошу меня извинить. Но я закончу.
– Ну, тогда все в порядке. Хорошая весть. Скажу организаторам, что моя вера в вас полностью оправдала себя, – проговорил Дэвид, и в его словах Зак расслышал легкое недоверие и мягкое предупреждение.
– Да. Точно так, – сказал Зак. Его мозг уже лихорадочно работал.
– Ну, тогда я лучше займусь своими срочными делами. А вы, если позволите мне смелый совет, займитесь вашими.
Когда трубка была повешена и наступила тишина, Зак прочистил горло и прислушался к своим бешено несущимся мыслям, после чего снова чуть было не рассмеялся вслух. С чего, черт возьми, он мог начать? Существовал лишь один ответ, совершенно очевидный. Он снова посмотрел в каталог, на страницу, где говорилось о происхождении портрета Денниса. Из частной коллекции в Дорсете. Продавец опять не указан по имени, как и прежде. Теперь из его таинственной коллекции попали в продажу уже три портрета Денниса да еще два рисунка Мици. И это за последние шесть лет. И все, скорей всего, были набросками, предназначавшимися для картины, которую никто никогда не видел. И было только одно место в Дорсете, где, по мнению Зака, можно было начать поиск их загадочного обладателя. Он встал и отправился наверх укладывать вещи.
2
Она лежала на продавленной кровати своей матери, там, где прежде спала Валентина, и ее посещали видения. С той самой ночи, когда она увидела Селесту, сны прямо кишели давно ушедшими, давно покинувшими этот мир людьми. Они ждали, когда Димити закроет глаза, а затем придвигались поближе, бесшумно подкрадывались, выпархивали из дальних тайников и обнаруживали себя: легким запахом, едва слышно произнесенным словом, характерными чертами. Пламенные глаза Селесты. Руки Чарльза с пятнышками краски на них. Смешливое выражение лица Делфины. Элоди, притопывающая ногой. Ее собственная мать в лихорадке. И с ними приходили воспоминания, каждое из которых накатывало на нее, словно морская волна, так что становилось трудно дышать. Они утягивали на глубину, она не чувствовала под собой дна, не могла отдохнуть или ощутить себя в безопасности. Барахталась, чтобы не утонуть. Обволакивающее море лиц и голосов кружилось и бушевало до тех пор, пока Димити не просыпалась с ноющей болью в животе и настолько наполненная видениями, что не удавалось осознать ни время, ни место, где она находится. Каждый из гостей вопрошал. И ответ дать могла только она. Они жаждали знать правду, хотели услышать ее доводы, требовали возмездия.
Когда же глаза привыкали к темноте и могли различать бледные очертания окна и знакомую мебель, шум и гам немного стихали и предчувствие возвращалось. Рождалось ощущение, что кто-то должен прийти и что благодаря этому незнакомцу все, кого она потеряла, все, кого боялась, должны будут появиться и, скрываясь в темных углах дома, стараясь не попадаться на глаза, поджидать там возможности предъявить свои требования. Они станут домогаться правды, которую она скрывала десятилетиями, спрятав от всех, а иногда и от самой себя. Она понимала, что их крики будут все громче и громче. Все ее нутро трепетало в паническом страхе. Димити лежала без сна, тихонько напевая, чтобы не слышать звучащих в ее ушах голосов, и пыталась угадать, другом или врагом станет тот, кому суждено прийти.
Деревня Блэкноул раскинулась в долине между холмами на побережье Дорсета к востоку от соседних деревень Киммеридж и Тайнхем. В 1943 году Министерство обороны приобрело Тайнхем, чтобы устроить здесь военную тренировочную базу. Коренные жители в деревню так и не вернулись. Родители Зака привозили его в эти края ребенком на августовский банковский праздник. Зак особенно хорошо запомнил Лалуортскую бухту [12], потому что там его кормили мороженым, которое он очень любил, но получал редко. Подобная полумесяцу береговая линия казалась ему нереальной, похожей на что-то, перенесенное из другого мира. Он набивал гладкой белой галькой карманы до тех пор, пока они не начинали расходиться по швам, и плакал, когда мать заставляла выбрасывать камни перед тем, как посадить сына в машину. «Можешь оставить себе один», – говорил отец, бросая в сторону раздраженной матери гневный взгляд. Теперь Зак спрашивал себя, как он мог раньше не замечать, насколько они были несчастны. В Блэкноуле отец удивлялся, какие там короткие переулки, и на лице его появлялось ожидание, словно он точно знал, что найдет в них что-то или кого-то. Однако к концу поездки ожидание сменялось грустью и разочарованием. На лице матери тоже читалось разочарование, но иного сорта.
Зак ехал по дороге такой узкой, что высокие пыльные заросли лесной травы хлестали с обеих сторон по зеркалам машины. На заднем сиденье тряслись торопливо уложенный чемодан и картонная коробка, в которой находились материалы для книги о Чарльзе Обри. Там содержалось больше сведений, чем могло уместиться в его памяти. Ручки коробки едва не порвались, когда Зак вытаскивал ее из-под кровати. Рядом с коробкой лежал зачехленный ноутбук. В нем хранились фотографии Элис и информация о том, как с ней связаться. Вот все, что он взял с собой. «Хотя нет, – поправил он себя печально. – Это все, что у меня есть». За следующим поворотом показалась деревня. Зак въехал в нее, но дорога шла дальше на юг и скрывалась из виду в том месте, где был спуск в сторону моря. Внезапно Заку не захотелось останавливаться. Он так плохо представлял себе, что станет делать, когда нажмет на тормоза, что заранее чувствовал себя не в своей тарелке, почти испуганным. Зак снова нажал на педаль газа и, миновав деревню, проехал еще с милю, пока дорога не закончилась у небольшой парковки, поросшей сорняками. На щите висел выцветший оранжево-белый спасательный круг, неожиданный знак, предупреждающий о приливах и грозящей осыпаться кромке высокого обрыва, внизу бушевало серое море, бурливое и шумное.
Зак стал раздумывать, что делать дальше. Ему было известно, что дома, который художник снимал на летний период, больше не существует. Авторы монографий о Чарльзе Обри писали, что пытались найти дом, но он сгорел еще в пятидесятых, и впоследствии от него не осталось даже фундамента. Участок земли в шестидесятые годы был приобретен советом графства, и теперь на его месте находилась большая петля дороги, проходящей к юго-востоку от деревни. Несколько минут Зак смотрел на белую морскую пену. Бурлящие волны, накатывали одна на другую и разбивались о каменистый берег. Они казались холодными и враждебными. Он различал их шум, особенный, более низкий, чем шум ветра вокруг. Этот шум и приглушенный серый свет внезапно показались ему символом одиночества, чем-то вроде эха той пустоты внутри его, которую они невыносимо усиливали. Зак ощущал, как само его существование становится призрачным, и борьба с этим чувством вгоняла его в глубокие раздумья.
Именно в Блэкноуле все началось. Разлад между бабушкой и дедушкой, стремительно растущая пропасть отчуждения между дедом и отцом, которая ранила последнего. Именно здесь Обри, казалось, наложил проклятие на семью Зака, и именно это место было порабощено памятью о художнике. И здесь потихоньку появлялись рисунки, предназначенные для продажи, как будто созданные Обри. Зак открыл дверцу машины. Он подумал, что снаружи будет холодно, и втянул голову в плечи, весь напрягшийся перед натиском стихии. Но ничего особенного не произошло. Ветер был теплый и влажный и теперь шумел у него в ушах радостно и восторженно. Мельчайшие капельки воды оседали на коже и, казалось, тормошили его, стараясь вывести из того транса, в котором он находился. Зак сделал глубокий вдох. Заперев машину, он подошел к краю утеса. Вниз вела узкая тропа, петляющая по желтовато-коричневой земле между камней. Без какой-либо определенной цели Зак стал спускаться, скользя на рыхлых осыпях, пока не достиг самого подножия обрыва. Затем он пробрался через камни к воде, присел на корточки на большом плоском валуне и погрузил пальцы в воду. Она оказалась жгуче-холодной. В детстве Зак не чувствовал температуру воды вообще, не ощущал, холодная она или теплая. Но сохранились старые фотографии, на которых он, тощий и в обвисших мокрых трусах, стоял, улыбаясь, рядом с ведром, полным креветками, а губы его были совсем синие.