Как украстно и правдевиче с ее стороны, когда в запаре щенок11, воровать наши исторические настоярки из прошлых послепрорицательностей так чтоб буде сделать нас божемниками и камеристницами взъерошенькой чертногусломки. Она живвит средь нашей долгибели и смётся кожной уморой для нас (ее раждуемость неконтролируема), с салфартучкой для ее каше и ее сабо давая жарий (так тёрно! так жмаль!) попросишь ежель вы и я те отскажу. Ху! Ху! Грихеры могут подняться, а троштанцы пасть (там бывая по-двое возрений на всегдажную картину) ибо на бочных тропах верхнего непровидения это и есть что делает труды жизнящими того чтоб бросить и мир это клетка для срешников чтоб срешить в ней. Пусть молоденькие жущины увлекаются пессказнями и пусть молодые у́мчины толкуют складно у заднищего за спиной. Она знает свой рыцочный долг пока Лунтум спит. Сберегла тыль деньго-нибудь? говорит он. Сделала я что? с мышкой говорит она. И все мы тут как мужианна потому что она корыстолюбка. Хоть осыртания масли и лежат под ликвидацией (потёб!) и нет там небылда ни бровисинки ни кустницы на этом голышце мироздлого господлецтва и она ссудит восковую свечку и наймет торфа и кошарит берег свои складки б согреть и она сделает все что может завсегдайка даб пихнуть занятие. Распахнуть. Пыхтеть защелкой. И случись даж шалтаю залупасть колцать раз как неуклюже снова в борбухсалуне всех наших великих увещевателей как будут там ички на завтраур, глазуньей ксёндзу12 заботливо. Так истинно суть то что гдесть кувырок челяй заварен тоже и когда думаешь ты приметил зань будь уверен чтолько петушен дурицей.
Тогда ж как она за своей бихевиоритной работой в приблуде короленны, фруктея ради первенцов и беря свою десятину, можем-ка мы свершить свой обзор двух холмиков даб не увидеть ничего из небесков здесь как и в где-либо, всерх ералашками, как и очень многие хигилы и коллины, красиживаясь, ягодушенные и в симпахник, в своих шуршушащих сатинах и тафтафтяных лосинах, исполняя вартонов чудень на пиоле пурка. Подъем, хьюйцы! Приглаживайтейсь прямо к миннкам! Без промедления, Николас Прауд. Мы можем и не увидеть и не услышать ничего если решим так о коротконогих бергинах неподалеку Коркхилла или бергамурах Арборхилла или бергагамбол Саммерхилла или бергинчелях Мизерихилла или кантрибоссных бергонах Конститушнхилла хоть у каждого толпода и найдется парочка своих мотивчиков и у каждого ремесла своя клевирная механика и у любой гармонички собственная фишка какая-нибудь. Олаф справда и Ивор слова и Ситрика место помеж ими13. Но все они там еле-еле наскребая выдавить подобие что поре́шит и потешит жизни проблезианский ребус, отплясь вкруг своей средины как лососец на гриле, О, когда лежит он кре́мля от макроборга Крепстоя до микробирга Пылебота14. Надлежай сей звук Ирландского смысла. Реально? Здесь Англичан увидеть можно. Рояльно? Один суверен перефунтен в петровой пенс. Регально? Тишина произносит сцену. Бложь!
Так вот это и есть Дьюблонг1?
Хлопнись! Цыц! Эхоландия!
Как очаровательно изысканно! Это напоминает тебе измытую гравюрезку что раньше пятнела на кляксной стене его трактиршливого дома. Были они? (Уверен что та утомительная церговная обшаркщица2 с мужикальной шоколадной коробкой, Мыйра Митчел, слушает). Послужайте, останки той изношенной грамуры где были похиренены Птольмены3 из Инкабусов4. Были мы? (Он только притворёбывается болоться за юбалейной арфой от второго истощующегося слушателя, Феяри Фарелли5. Это хорошо известно. Гладь сам и видь старый ност новым. Дблн. Х.И.О.О6. Слышишь? У мавзолаймовой стены. Фимфим фимфим. С пышными фанфарохонами. Фумфум фумфум. Это оптофон7 который онтофейнит8. Слошь! Магический глунз Уитстоуна9. Они будут букситься речно. Они будут слишаить навыкид. Они будут притваляться всечно. Харпдискорд будет их чевовек.