– Я знаю!
– О, хорошо. Хоть что-то вы знаете. Продолжайте, пожалуйста.
– Хорошо. Я всегда боялся собак. Несколько лет назад я был в парке и нашел в кустах плачущего щенка, поэтому взял его…
– Извините, мистер Шарма, я вынужден вас прервать. Я говорю не о таком страхе. Это должен быть первичный страх, понимаете? Что-то, отчего зимой вас бросает в пот, а летом в дрожь.
– Хм-м… ну, окей. Я боюсь ходить в храм.
– Нет, нет, нет, мистер Шарма. Собаки и боги – это детский лепет. Если вы не готовы рассказать о своих настоящих страхах, мне придется признать, что вы не готовы повзрослеть. Боюсь, в таком случае ваш доступ к Историческому архиву будет отозван, и мне придется составить отчет, в котором я вынужден буду просить прекратить ваше дело и перераспределить ограниченные ресурсы Департамента…
– Говорить с отцом, – выпалил Ади.
– Вот! Видите, теперь вы говорите серьезно. Хорошо, начнем с этого. Страх номер один: разговор с собственным отцом. С этим будет легко справиться, да?
– Ой. Но о чем, о чем я буду говорить?
– Что за вопрос! Говорите о чем угодно, мистер Шарма. О погоде, о сверчках, о том, какой у вас любимый цвет – Департаменту это неважно.
– Почему я вообще должен вас слушать? Откуда вы знаете, что это сработает?
– Не нужно ничего знать. В том-то и суть. Это не похоже на вашу политику или религию. Вам не нужна слепая вера, вам нужно попробовать и увидеть.
Разговор с отцом был куда более сложной задачей, чем казалось. Но Ади знал, что в воспоминаниях стервятника можно найти еще кое-что, и другого способа это выяснить не было. Если он хотел узнать историю Ма, он должен был соглашаться.
– Ладно, – сказал он наконец. – Я постараюсь.
– Хорошо, – стервятник кивнул. – Это все, что вам нужно сделать.
6. Надо было правильно рассчитать время
Ади стоял у окна ванной, полностью одетый, и смотрел на «Касио». Шесть двадцать три. По утрам, когда он спешил собраться и успеть на школьный автобус, время мчалось впереди него. Теперь оно застряло. Хотя он и проснулся рано, но намеренно решил опоздать на автобус. Отец не собирался разговаривать с ним дома, где всегда бубнил телевизор. Чтобы встретиться лицом к лицу со страхом номер один, Ади нужно было застать отца одного там, где его никто не отвлечет. Единственный вариант, который пришел в голову, – машина.
Впиваясь ногтем большого пальца в глиняную облицовку оконного стекла, он задавался вопросом – может, все-таки сдаться и рвануть к автобусу? Но нет, было уже слишком поздно. Бежать за автобусом как дурак еще хуже, чем просить отца отвезти его в школу. Теперь оставалось только одно – ждать.
Небо было голубым – солнце еще не стало настолько жарким, чтобы выжечь все цвета, – а маленький парк снаружи пустовал. Не считая чадди-вала, мальчишек в шортах цвета хаки, которые приходили сюда каждое утро, чтобы стоять по стойке смирно и петь мантры. Учитель, невысокий лысеющий мужчина, расхаживал перед ними взад-вперед с длинной рейкой в руках, выкрикивая команды, как какой-нибудь мультяшный полковник. Допев, мальчишки тоже брали рейки и изображали джедаев, размахивая палками и пугая бродячих собак глухим грохотом бамбука. Чудо, подумал Ади, что они не попадают друг другу по голове. Отец говорил, что они состоят в РСС[20] и обучаются искусству дисциплины и самообороны. Ади не раз задавался вопросом, против кого они учатся обороняться – неужели собираются бамбуковыми палками драться с пакистанцами? – но держал его при себе. Услышав трепет в голосе отца, он забеспокоился, что его заставят вступить в их ряды и тоже обучаться дисциплине. Нет уж, хватит с него шорт. Теперь у Ади были новые брюки, чуть темнее, чем официальная форма, срочно купленные на местном рынке; разница была незначительной, и ее нелегко было обнаружить. Это его собственный маленький секрет, частный акт бунта против бесчисленных школьных правил, дававший почувствовать себя немного смелее. В брюках он даже выглядел выше, в этом не было никаких сомнений.
В шесть двадцать восемь Ади наконец услышал гул школьного автобуса и, дождавшись, пока он скроется за деревьями парка, спустил воду в унитазе и вышел из ванной.
После того как Ма вернулась, отец снова начал совершать утреннюю пуджу. Теперь он тратил на нее даже больше времени, чем раньше, и Ади не мог понять, было это выражение благодарности богам или гнев. Пока отец сидел, скрестив ноги, перед маленьким храмом в спальне, его песнопения становились громче, а в воздухе стояла тяжелая вонь агарбатти, все в доме молчало и не шевелилось. Амма не донимала Ма, Ма на цыпочках ходила по кухне, тихонько разбираясь с посудой, чтобы не нарушить божественную связь. Лишь когда отец встряхивал крошечным колокольчиком и воздух дрожал от его жестяного звона, можно было выдохнуть.
20