Внутри стояла гробовая тишина – приглушенная тишина, такая, которая заставляла осознать, сколько шума вы производите, просто живя на этом свете. Ади на цыпочках подошел к одной из длинных скамеек впереди и сел, скрестив руки на груди. Здесь было прохладно, обдувало, словно зимним ветерком… здесь был кондиционер! Как он мог этого не знать? Это единственное место в школе, кроме компьютерных классов, где был кондиционер. Все важное нужно держать в прохладе – и компьютеры, и богов. Может быть, вот почему Иисус выглядел таким спокойным, хотя был пригвожден к кресту и истекал кровью из дыр по всему телу. Там были Мать Мария (разве она носила сари?), державшая на руках Младенца Иисуса, и Святой Франциск, единственный святой, которого Ади мог узнать, потому что лицо Святого Франциска было напечатано на кармане его рубашки. У этой статуи было ничего не выражавшее, но настороженное лицо, как на удостоверении личности. Он походил на человека, слушающего молитву. Иисус был слишком возвышен, слишком довольно улыбался, чтобы беспокоиться о мелких проблемах. Кроме того, все христиане всегда молились Иисусу, и почти никто никогда не молился Святому Франциску, так что шансы на то, что он сможет помочь, были выше.
Ади сложил руки и начал:
– Дорогой святой Франциск, – но тут же остановился.
Что он мог сказать? Он знал все гимны и песни, которым ему каждое утро приходилось подпевать, но никогда всерьез не просил о чем-то никого из святых (кроме Санта-Клауса, если это считается). Можно ли было попросить что-то вроде консоли «Сега» или полной коллекции «Приключений Тинтина»[8]? Или уместнее было просить абстрактных благ – чтобы отец был не так зол, а Ма не так печальна? Может быть, на миг подумал он, поступить проще и попросить, чтобы Ма поскорее вернулась? Но правда ли он всерьез намерен обращаться к святому с такой детской просьбой? Нет, решил Ади. Все, о чем он станет просить, – сделать его выше, сильнее, громче, как Микки, чтобы ему не пришлось ни от кого прятаться.
– Дорогой святой Франциск, – начал он снова, и пронзительный звон последнего звонка вырвал школу из дремоты. Ему нужно было бежать обратно в класс, вспомнил он, за сумкой.
У двери он остановился и обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на статую. Каменный святой равнодушно смотрел на него.
На двух входных дверях было три замка: висячий замок Харрисона с девятью рычагами, который открывался золотым ключом, замок с железной решеткой, который открывался длинным серебряным, поворачиваемым трижды, и, наконец, просто щелка в деревянной двери. Что они так отчаянно охраняли? Диван c продавленными подушками? Холодильник «Кельвинатор», который нужно было размораживать каждые две недели? Эти странные золотые часы со стеклянным куполом? Что в их доме стоило украсть?
Ади запер за собой дверь, бросил сумку на пол и рухнул на диван. Скинув туфли на ковер в гостиной, потянулся за пультом от телевизора.
– Бабу[9]? – раздался низкий хриплый голос, словно кто-то откашлялся, и Ади закрыл глаза. Он совсем забыл об Амме. – Бабу? Бабу? Бабу? – Амма блеяла, блеяла, пока не встала и не прошла через гостиную, мимо столовой и кухни к своей двери (его двери). Она вставила зубы и надела толстые очки, в которых ее глаза казались похожими на золотых рыбок; белое сари покрывало ее голову, как капюшон, и ему вспомнился Скелетор, величайший враг Икс-Мена, но он не смог заставить себя улыбнуться. – Кхаек, – сказала она, поедая воздух костлявыми пальцами.
Он принес из холодильника какие-то остатки и разогрел, глядя, как поднос медленно вращается внутри микроволновки. Отец подарил Ма микроволновку на годовщину, и хотя Ма была рада, Ади казалось несправедливым, что он просто передарил подарок младшего коллеги, который хотел повышения.
Когда духовка запищала, он переложил еду на специальную стальную тарелку Аммы и отнес в ее кровать (в свою кровать!) вместе со стаканом холодной воды. Решив, что на какое-то время еда сможет ее занять, он отправился в туалет почитать газету. Но не прошло и трех минут, как тарелка со звоном упала на пол и Амма снова начала звать. Ее голос был громким и хриплым, и Ади открыл дверь туалета. Зажмурив глаза, он пробормотал короткую молитву Шиве, Повелителю Смерти, прежде чем быстро зажать уши и взять свои слова обратно.
Когда он вышел, голос Аммы изменился, стал мягче. Теперь она говорила не с ним, а с каким-то Кусесаром. Он не знал никого по имени Кусесар, а телефона в спальне не было, и на миг Ади испугался. Он не мог разобрать многое из того, что она говорила: на своем деревенском языке, похожем на хинди, но не совсем, и вместо «я» повторяла «мы», как иногда отец по телефону.