Он понял, что в гостиной стало темно, и улыбнулся. Открыл стеклянную дверь, вышел на балкон. Небо наконец стало серым, затянулось облаками, раздутыми в медленном, завораживающем танце. На их фоне сверкали и переливались разноцветные бриллианты. Наступил сезон дождей, а вместе с ним и сезон запуска воздушных змеев. Скоро небо заполонят маленькие бумажные птички, рвущиеся на свободу.
В дни, предшествовавшие Дню независимости, по причине, которую никто до конца не понимал, да и не пытался понять, все мальчишки откладывали крикетные биты, покидали парки и автостоянки, отправлялись на крыши, устремляли взгляды в размякшее от дождя небо. Все копили деньги, чтобы купить лучших воздушных змеев – хороши были и пластиковые, тонкие, прочные и блестящие, но ничто не могло сравниться с настоящим бумажным змеем, вроде тех, что делались в Старом Дели, с тонкой, как волос, нитью манджа, покрытой крошкой стекла, достаточно легкой, чтобы поднять змея в облака, достаточно острой, чтобы разрезать складку под фалангой указательного пальца. Пластырь на этом пальце, желательно с проступившим пятнышком крови, был высшим знаком чести. Самому Ади так и не удалось заработать такой знак. Он не мог даже соврать – все знали, что ему с трудом удается оторвать змея от земли. Как бы сильно он ни дергал за нить, своевольный зверь поднимался только на несколько секунд, а затем поворачивался с преднамеренной яростью, чтобы снова рухнуть на бетон.
Ади увидел его на крыше многоквартирного дома через дорогу, и несколько секунд ушло, чтобы зафиксировать факт его появления, чтобы постараться принять его. Это был тот же самый стервятник, точно так же на него смотревший. Тогда, в темноте, он показался Ади жутким, но при дневном свете выглядел куда менее устрашающим.
Ади внимательно оглядел птицу смерти: лысую розовую голову, наклоненную вбок, длинную изогнутую шею в пышном воротнике белых перьев, сложенные крылья, придававшие стервятнику солидность соседских дядюшек на вечерней прогулке, сцепивших руки за спиной и поводивших плечами, и большое, пушистое тело с маленьким брюшком, которое, казалось, мягко вздымалось, как при долгом, глубоком вдохе, предшествующем речи. Теперь птица казалась не только не страшной, но и смешной.
– Чутия[12], – пробормотал Ади себе под нос, и стервятник, казалось, вздрогнул, его крючковатый серебряный клюв поднялся, словно он был потрясен. – Кия[13]? – спросил он, на этот раз громче. – Чего тебе надо? На что ты смотришь?
Стервятник отвернулся, и Ади огляделся в поисках чего-нибудь, чем можно было бы в него запустить. Интересно, осталась ли у него та старая катапульта, из которой они с Санни-Банни по очереди стреляли камешками в пустые банки из-под «Фанты». Нет, вспомнил он: мама забрала ее, сказав, что катапульта слишком опасна для таких маленьких детей, как они.
Он посмотрел на птицу и обнаружил, что она снова глядит на него. Обернувшись, Ади почувствовал, как его тело напряглось, а ладони сжались в кулаки. Словно вся злость, копившаяся в течение дня, – ярость, медленно кипевшая с тех пор, как Ма ушла, – теперь начала подниматься, и он задрожал, как крышка горшка с готовым рисом.
– Что такое? – закричал он. – Кошка язык откусила? Говори, бехенчод!
– Эй! Следите за языком, мистер Шарма. Я не приму такое хулиганское поведение. – Стервятник покачал головой.
Что сейчас произошло?
– Кия… кия бола ту?[14]
– Нет, и этот ужасный ту-ту язык я тоже слушать не желаю.
Это было невозможно. Птица сидела слишком далеко, через улицу, и ее голос не мог быть таким громким и ясным, как будто говорил ему в самое ухо.
Кроме того, это была птица.
– Итак, – продолжал стервятник, – если у вас есть ко мне вопрос, во-первых, возьмите назад свои скверные слова. Во-вторых, говорите на правильном английском и не забывайте о манерах. Тогда и только тогда я выполню вашу просьбу. В противном случае я не скажу ни слова.
– Блин-черт-дерьмо-жопа!
Ади, спотыкаясь, вернулся в гостиную и захлопнул дверь. Лег на диван лицом вниз, крепко зажмурил глаза, но чувствовал, что стервятник выглядывает из-за тонких занавесок, ощущал шеей его обжигающий взгляд. И сделал то, чего не делал уже очень давно. Он откинул простыни по бокам дивана, опустился на пол и бочком заполз в свою пещеру.
– Ди? – позвал он, его язык едва двигался, чтобы образовать мягкое «д», нерешительное «и» – не более чем хриплый стон, вырвавшийся из груди. Ответа не последовало. – Ди? Ты тут?
Была ли она когда-нибудь там, даже много лет назад? Слышал ли он когда-нибудь ее теплый шепот, ее тайный смех или все это было фантазией маленького мальчика? Он был уже слишком взрослым, чтобы всерьез задаваться такими вопросами. Но сейчас, в этом пустом доме, под горячим взглядом птицы, он понял – у него не осталось никого, кроме нее.