Мужик поставил баул на ступени мраморной лестницы и обернулся. Каракулевая папаха сдвинулась с потного лба, оставив красный след.
— Я — знаменитый поэт! — заявил он, астматично дыша. — И меня отсюда переселили в крысиный сарай с фанерными перегородками. Я лично — аскет, я могу жить где угодно, но вот творить в этой «заднице» не сможет и сам Горький[59].
Роман вспомнил, что одно время в кремлевских квартирах жил революционный поэт Демьян Бедный, как его настоящая фамилия — бог его знает. Кажется он собрал одну из крупнейших частных библиотек в СССР, которой пользовался Сталин. И где-то наябедничал, что тот оставляет на страницах жирные следы своих толстых пальцев да и страницы разрезает тоже пальцем, хотя есть костяной нож для бумаг[60]. Дошло до Самого, а Джугашвили не терпел критики, был параноидально мстителен…
Невольно Шереметьеву вспомнилось из Есенина:
— Не волнуйтесь, — сказал он опальному Демьяну, — благодарите всевышнего, что не расстреляли.
Глава 22
Воробьи, которых я прикармливал на своем декоративном балкончике, вспорхнули заполошенно и ругательно чирикая умотались восвояси. Спугнуло их мое пение — громкое, но фальшивое. Это я примеряю на себе обязательные элементы попаданчества: умение петь, декламировать чужие стихи и говорить на разных языках. Ну, говорить я и без того умею, зря что ли учил эти языки и в институте, и в училище комитета, да и практика немалая. Даже иврит немного знаю, выучил пока в тюрьме Израиля чалился. Потом, правда, обменяли на какого-то моссадовца, задержанного во Владивостоке. Вот с тех пор и поменялась моя профессия в Комитете на пиф-паф (хотя стреляем мы редко, есть множество иных способов умертвить слабое человеческое существо).
Так что с пением не задалось, не оделён мой донор музыкальным слухом, только звонким голосом. Да и как петь, не зная слов. Покажите мне человека, который много песен знает наизусть, если он не наделен умением их петь. Так и я — знаю по паре куплетов из наиболее известных. Так же и со стихами. Вот, у наших из двадцать первого века писателей, что не попаданец, так сразу обретает в новом теле и ловкость пальцев, и умение бренчать на рояле, и замечательный баритон, а вдобавок его мозг каким-то образом знает множество песенных стихов, порой даже и на французском. У меня таких возможностей не проявилось. Я даже корову обиходить не умею, хотя мой донор наверное умел.
Гитара, правда, была — висела постоянно на стенке, отличная «Ямаха» — акустика. Каждый вечер давал себе слово выучить основные аккорды, но научился лишь настраивать с весьма профессиональным видом.
Но знаний в моей голове по всякому больше, чем у рядового члена нынешнего общества. А главное — я худо-бедно знаю амплитуду будущего. Знаю, что к примеру через восемь лет наше государство могут втянуть в войну с Германией. И знаю так же, что этой воны можно избежать. Но не уступками, как будет делать сталинское правительство, не оттягиванием неизбежного конфликта.
1933 год. Чем памятен он советским людям? Это был — последний, завершающий год первой пятилетки и первый год второй пятилетки[61]. Для молодежи тех лет 1933 год запомнился как год пятнадцатилетнего юбилея комсомола.
Меня тоже приняли и даже повесили комсомольский значок на лацкан куртки. Оказывается, первые значки комсомольцев представляли из себя красное знамя на древке, на знамени располагалась звезда и буквы РКСМ или КИМ. Выпускалось их немного, выдавали не всем членам организации РКСМ. Значки делались несколькими предприятиями и могли отличаться друг от друга.
59
Сталин распорядился выселить его из кремлёвской квартиры, причём Бедный устроил натуральную истерику из-за того, что его переселили в «крысиный сарай с фанерными перегородками». Бедный, как обычно, утверждал, что он аскет и может жить где угодно, но вот творить он в этой «заднице» не может.
60
Не все сейчас знают, что раньше новую книгу, купленную в магазине, невозможно было открыть и прочесть сразу, без ножа для книг. В начале века ещё не существовало гидравлического пресса и ножа, способного разрезать толщу книжных страниц, поэтому сложенный несколько раз большой лист, вмещавший в себя до 20-и страниц будущей книги, просто прошивался, присоединялся к другим — так составлялась книга, которая сразу же, без обрезки, шла на переплёт. Страницы такой книги невозможно было разлепить, они не были прорезаны. Собственно, для самостоятельного разрезания страниц и существовали костяные, деревянные и металлические ножи для книг различных видов, толщины, с различным оформлением.
61
Реальной целью индустриализации, однако, было нечто обратное — стремительный рост военно-промышленного потенциала СССР за счет уничтожения гражданской экономики и снижения до возможного минимума уровня жизни населения. Что и было достигнуто в течение 30-х годов — с невероятной жестокостью и невзирая на многомиллионные потери населения.