Простой обыватель
Покинув пост ректора и отдалившись от “вульгарного” национал-социализма, Хайдеггер в еще большей степени погрузился в затворничество. Предав коллег-евреев, мирясь с нацистским активизмом своей жены Эльфриды и в принципе с тем, что происходило в Европе уже после 1933 года, он, такой всегда отдельный, смешался с массой “банальных”, средних бюргеров, которым потом, после поражения нацизма, оккупационные власти устраивали “экскурсии” по лагерям смерти, – неужели не мешал им спать дым печей крематориев? Но в die Hutte, в домик философа, запах горелого человеческого мяса не проникал.
Работа “Бытие и время” посвящена учителю, Эдмунду Гуссерлю. Хайдеггер торопился ее закончить, потому что появление книги могло поспособствовать плану Гуссерля: тот намерен был уступить своему ученику кафедру во Фрайбургском университете (что и произошло в следующем, 1928 году). Когда в апреле 1933-го Гуссерля как еврея лишили статуса почетного профессора Фрайбургского университета, любимый ученик самоустранился от какой-либо помощи. Зато 1 мая того же года Хайдеггер стал членом Национал-социалистической немецкой рабочей партии (НСДАП), а в конце месяца вступил в должность ректора во Фрайбурге. А ведь учителю Хайдеггер был обязан местом в Марбургском университете, где у нового преподавателя появилось множество учеников, впоследствии мыслителей мирового уровня, большинство из которых были евреи: Макс Хоркхаймер, Карл Лёвит, Герберт Маркузе, Лео Штраусс, Ханна Арендт.
Другом Хайдеггера был Карл Ясперс, женатый на еврейке. С ним, когда это понадобилось, отношения были разорваны. (“Культура не имеет значения. Ты лучше посмотри на его потрясающие руки!” – говорил Хайдеггер Ясперсу о Гитлере.) Впрочем, в последнем письме Ханне Арендт, датированном зимой 1932–1933 годов, он называл слухи о своем антисемитизме клеветой – “и уж подавно это никак не может затрагивать отношения к тебе”. Как говорил один из персонажей романа И. Грековой, она же Елена Вентцель, “свежо предание”: “И заметьте, у каждого погромщика есть свой любимый еврей”.
Принуждение к лояльности
Труднопереводимое Gleichschaltung – это ключевой термин в объяснении природы тоталитаризма и в еще большей степени – природы подчинения ему[14]. В случае Германии он подразумевал тотальную нацификацию поведения, учреждений и желательно мыслей. Примерим этот термин на сталинский и даже постсталинский СССР, и он окажется ему впору: каждый человек должен был быть советским, даже если он не состоял в партии; если же думал по-антисоветски, то вынужден был как минимум прикидываться советским. А куда деваться с подводной лодки?
Был ли Хайдеггер жертвой Gleichschaltung’а? С одной стороны, как любой гражданин Германии – да: все побежали, и я побежал. Надо было вступить в партию для продолжения карьеры или чтобы оставили в покое, дали возможность нормально работать – и я вступил. Это простое объяснение причин поддержки любого авторитарного или тоталитарного режима основной массой народа, в том числе и лучшими его представителями. В этом смысле “дело Хайдеггера” – один из исторических прецедентов, объясняющих сегодняшний конформизм интеллектуальной элиты в России. Но, с другой стороны, Хайдеггер видел в Gleichschaltung формальность, которой, впрочем, необходимо следовать. Осенью 1932 года в “Черных тетрадях” он ставит его в один ряд с “традиционной рутиной”, а значит, оценивает как нечто, стоящее далеко от подлинного “духовного национал-социализма”, который должен помочь избежать “грозящего обуржуазивания Движения”.
Речи Хайдеггера 1933–1934 годов – “Самоутверждение немецкого университета”, “Университет в новом Рейхе”, “Национал-социалистическая школа знания” и другие – можно было бы счесть обычным изъявлением лояльности с использованием доминировавшего тогда политического языка. Но проблема в том, что в этих выступлениях Хайдеггер обогащает нацистский язык и, как следует из “Черных тетрадей” того времени, делает это более или менее искренне, со рвением и интеллектуальным усилием.
Не такими ли были карьеры советских философов-марксистов, мозгами, правда, сильно пожиже хайдеггеровских, при схожем политическом режиме? И не так ли готова вести себя, вписываясь в политический мейнстрим, часть нынешней российской гуманитарной профессуры?
Хайдеггер, разумеется, не Адольф Эйхман, отвечавший за окончательное решение еврейского вопроса, на банальности и бюрократичности поведения которого настаивала Ханна Арендт. Но он тоже банален. Потому что адаптивен. Это всё те же вопросы о среднем человеке, жившем в тоталитарные времена, которыми задавалась Арендт: “Почему он вообще согласился стать винтиком? Что случилось с его совестью?.. И почему в послевоенной Германии не нашлось нацистов? Почему все смогло перевернуться вверх дном во второй раз, попросту в результате поражения?”
14
Термин изобретен рейхсминистром юстиции Францем Гюртнером и впервые употреблен 31 марта 1933 года в названии Первого закона о гляйхшальтунге (Предварительного закона о вовлечении земель в империю, согласно которому земли страны потеряли свой суверенитет в пользу империи). На практике гляйхшальтунг представлял собой насильственное вовлечение в систему нацистской идеологии пропаганды, политики, управления; применялся для узаконивания борьбы с оппозицией и противниками режима.