Выбрать главу

В 1933 году, знаменательном миллионами безвинных жертв коллективизации, Ирина Кнорринг написала такие пронзительной силы строки:

Зачем меня девочкой глупой От страшной родимой земли, От голода, тюрем и трупов В двадцатом году увезли?

— Этот упрек дочери до сих пор отдается болью в моем сердце, — говорил мне Николай Николаевич, с которым я познакомился и подружился вскоре после того, как его «направили на жительство» в Алма-Ату. — Но что было бы со мной, с семьей, если бы я, член кадетской партии, дворянин и действительный статский советник, остался в Советской России? Без сомнения, погиб бы, как погиб в сталинских застенках мой старший брат (отец журналиста Олега Кнорринга)… И какова была бы судьба самой Ирины?

С глубоким волнением рассказывал Николай Николаевич о том, что последним желанием, последней надеждой и завещанием его покойной дочери были слова: «Напечатай мои стихи на Родине». Не надеясь на удачу, по его просьбе в середине 60-х годов я составил небольшой сборник ее стихов, а Дементий Алексеевич Шмаринов (известный художник, двоюродный брат И. Кнорринг) в доме О. Верейского вручил рукопись Твардовскому. Как писал мне Шмаринов, Александр Трифонович прочитал ее сразу же, «не отрываясь и не поднимая головы». Но… помочь в издании в то время не смог: «белоэмигрантов» у нас не издавали. Рукопись вернулась ко мне.

История алма-атинского издания 1967 года может служить занятной иллюстрацией того, как удавалось нам преодолевать препоны цензуры и «руководящих указаний» — благодаря тому, что конкретные люди в конкретной ситуации осмеливались идти против течения.

В то время в казахстанском издательстве «Жазушы» была задумана серия книжек начинающих авторов под общим заглавием «Новые стихи». В издательском плане фамилии поэтов не указывались, и редактор серии З.В.Попова решилась «подбросить» сборник И.Кнорринг в этот молодежный «набор».

Задуманное предприятие отличалось несомненной дерзостью даже для начала «эпохи застоя». Сигнальный экземпляр книжки был уже готов, когда обман во спасение обнаружился. Главный редактор «Жазушы» Аманжол Шамкенов вызвал к себе Попову.

— Как вы осмелились на такое?! Вы понимаете, что вы сделали? — спросил он.

— Аманжол, — ответила Зоя Васильевна, — ведь вы поэт. Ведь вы же понимаете, какие это стихи!

И она произнесла пламенный монолог в защиту поэзии, русских эмигрантов 20-х годов, старика Кнорринга, который в свои 86 лет ждет — не дождется выхода этой книжки, и, наконец, в защиту здравою смысла.

Шамкенов долго думал. А потом сказал:

— Ну, что ж! Пусть меня выгонят вместе с вами…

И подписал сигнальный экземпляр в «свет!»[2].

Книжку я послал Твардовскому — и он тотчас же опубликовал отклик на нее в своем журнале.

Но и спустя десять лет, когда очередную попытку напечатать стихи Ирины Кнорринг сделал Борис Слуцкий, тогда один из соредакторов «Дня поэзии», ему это не удалось.

И только новое время сделало возможным то, что казалось невозможным еще совсем недавно: стихи русского поэта возвращаются к русскому читателю.

Александр Жовтис

«…Брожу по палубе пустынной…»

…Брожу по палубе пустынной, Гляжу в неведомую даль, Где небо серое, как сталь, И вьются чайки цепью длинной. Передо мною сквозь туман, Как серый призрак, как обман, Видны строенья Цареграда, Над бездной волн, в кругу холмов, Мечетей, башен и дворцов Теснятся мрачные громады… А там, за бледной синей далью, Чуть отуманенной печалью, За цепью облаков седых, Где чайка серая кружится, В глухом тумане волн морских Мое грядущее томится…
17. XI-1920. Константинополь. «Генерал Алексеев». 20-ый кубрик. Темнота. Духота. Сырость. Крысы пищат.

Бизерта

Погасли последние отблески зари… Далеко в горах залаяли шакалы. Светлой нитью зажглись фонари, И новым шумом оживились кварталы.
Кричал разносчик, шагая по мостовой, Арабчата дрались на тротуаре. Яркие огни мешались с темнотой, Гремела музыка в ближнем баре.
В арабской кофейне стоял гул голосов. Мешались светы и шумы. Недвижные фигуры сидели у столов, Спускались широкие белые костюмы.
У белого квартала был загадочный вид. Здесь не было слышно веселой публики. (Улиц и переулков затейливый лабиринт, Дома, похожие на большие кубики).
Лишь под кровлей одной светилось окно. Гладкие стены теснились мрачно. На узких улицах было совсем темно, И было зловеще тихо и страшно.
1923

«…В углу тихонько скребется мышь…»

…В углу тихонько скребется мышь. Сфаят безмолвный уснул тревожно… Средь стен дощатых и красных крыш Все так возможно, все так ничтожно.
Обычны лица, их серый цвет, Обычны фразы, мертвы желанья… И страшной ночи зловещий бред Звучит ответом на ожиданья.
Чуть слышен шепот из-за стены, Воспоминанья о дне вчерашнем… И снова вьются иные сны, И плачет ветер о чем-то страшном.
1922. Сфаят (Тунис, близ Бизерты)

Октябрьское утро

Ни дождя, ни ветра, ни тумана, Утро — будто личико ребенка; Лишь жужжание аэроплана Тонкий воздух прорезает звонко.
Озеро спокойно и красиво, Очертанья гор — ясней и ярче. В бухте, на дредноуте массивном Даже виден пестрый флаг на мачте.
Катера бесшумно прорезают Голубые шелковые воды, Под синеющими небесами, Как игрушечные — пароходы.
Вижу, что-то в небе пробудилось, Облако плывет, как белый лебедь. И не знаешь, что в чем отразилось, — Небо в море или море в небе.
Воздух ясен и прозрачно-тонок, Море отливает бирюзою, И покрылись выжженные склоны Первой зеленеющей травою.
1923

«Дай мне песен родины далекой…»

Дай мне песен родины далекой, Неизвестной и несчастливой, Чтобы не было так одиноко, Так тоскливо и сиротливо.
вернуться

2

Ирина Кнорринг. Новые стихи/Предисловие А.Жовтиса. — Алма-Ата: «Жазушы», 1967. Тираж 5000 экз. Нелепое название вызвало недоумение критики («Новый мир», парижские «Русские новости»).

Писать Ирина Кнорринг начала рано (8 лет). Детские стихи ее, сочиненные еще в России, здесь не представлены, но я счел возможным открыть сборник строчками, написанными четырнадцатилетней девочкой на корабле «Генерал Алексеев», в виду Стамбула, когда покинувшая Крым русская эскадра ожидала разрешения турецких властей на выход в Средиземное море. Следующие далее стихи 1922 — начала 1925 гг., писались в Тунисе, все остальные (за исключении тех, которые имеют специальные пометки) — в Париже.

Два небольших сборника были подготовлены и опубликованы самой поэтессой («Стихи о себе», Париж, 1931, и «Окна на север», Париж, 1939). Сборник «После всего», содержавший стихотворения разных лет, составленный Н.Н.Кноррингом и с его предисловием, вышел также во Франции в 1949 году. Общий тираж все трех книжек не превысил 750 экземпляров.

Литературное наследие поэтессы было собрано и тщательно систематизировано Н.Н. Кноррингом в шести машинописных тетрадях, послуживших основным источником при составлении этой книги, в которую вошла лишь небольшая часть содержащихся в них стихотворений.