Усевшись на свое место рядом с тетей, я увидела рядом с собой сливовое варенье и орехово-шоколадную пасту. Какой все-таки молодец Садык-уста! Про каждого из нас знает, что кому нравится! Между мной и тетей Нур он поставил помидорки черри, украшенные веточкой душистого базилика, рядом с папой в мисочках из оливкового дерева – огромные черные маслины и зеленые поменьше, сбрызнутые оливковым маслом с красным перцем. Тахини[32], пекмез[33] и рафинированное сливочное масло в крохотных стеклянных вазочках – для бабули, которая должна была сесть рядом с Бураком. Перед каждым из нас, кроме папы, лежало по яйцу. Мое – вкрутую, у тети – всмятку. Папа больше не ест яиц.
Папа сидел во главе стола. Заметила ли я в нем что-то необычное? Поначалу нет. Он надел небесно-голубую льняную рубашку и повязал на шею бежевую тканевую салфетку, чтобы не испачкать праздничную одежду. Тетя Нур назло ему вышла к завтраку в кимоно. Это кимоно привез из Японии дядя Уфук. Ему подарили в отеле два таких, одно тетя отдала мне. На темно-синем шелке – красные вишни и белые пятнышки. Свое я ни разу не надела, так и лежит запакованное. Тете кимоно очень идет, потому что в ее слегка раскосых, еще сонных глазах, бледном лице и тонких руках есть что-то японское. А я, если надену кимоно, буду похожа на борца сумо.
Я взглянула на Бурака. Он сидел справа от папы, напротив тети Нур. И напротив окна. Вид на море всегда уступали гостю. Короткими толстыми пальцами Бурак рвал ломоть хлеба на маленькие кусочки и кивал в ответ на папины слова. Когда он поднял голову, чтобы взять с доски салями, мы встретились взглядом. На его губах мелькнула улыбка – так быстро, что заметила только я. Меня как жаром обдало, щеки зарделись, в висках застучало. Не кто-нибудь, а я тем утром ходила встречать Бурака на пристань. Между нами возникли особые отношения. Сто процентов. Я отхлебнула кофе. Великолепный.
Ни папа, ни тетя не сказали мне «доброе утро». Не обращай внимания, Селин. Они сейчас разговаривают. Они – взрослые. Обсуждают серьезные вопросы. А ты еще ребенок. И за этим столом будешь им всегда. Если брак убивает любовь, то семейная трапеза кастрирует в человеке его внутреннего взрослого. Я достала из заднего кармана шортов телефон и осторожно, чтобы папа не видел, спрятала его за тарелкой. Вчера я сделала на причале селфи с Бураком и тетей Нур и выложила его в «Инстаграм», а сейчас снова скользнула по нему взглядом. До чего же большая у меня голова. Не буду больше делать селфи с тетей. Она такая изящная, миниатюрная. Лайков почти нет. И то правда, темновато вышло. Ни морского свечения, ни звезд не видно. Селин и какие-то ее родственники. Скучное фото. Сотру. Я быстро прокрутила пальцем ленту. Папа-то все равно на меня не смотрел. Сплошные поздравления с праздником да благие пожелания. Скукота. Папа тем временем с самым серьезным своим профессорским видом разговаривал с гостем.
– Бурак, я читаю твои статьи. Ты делаешь прекрасные интервью. Записываешь воспоминания, которые иначе были бы утеряны, а ведь это прошлое нашей страны. В наше время быть журналистом непросто. Но ты не свернул со своего пути. Этим нельзя не восхищаться.
Бурак, похоже, не ожидал таких похвал. Покраснел, пробормотал что-то невнятное. Такой милый. Я опустила глаза и улыбнулась.
– Делаю, что в моих силах, вот и все…
– Не преуменьшай важность своей работы. Я думаю, ты делаешь очень важное дело. Как хорошо было бы, если бы все, как ты, использовали свое перо для того, чтобы осветить неизвестные моменты истории. Чтобы понять сегодняшний день, нам нужно знать, что мы забыли. Правда, Нур?
У тети был набит рот, и она ограничилась кивком. Папа прав. Бурак отлично пишет. Старички, у которых он берет интервью, рассказывают о временах, когда в телевизоре был всего один канал. И даже о более далеком прошлом. Тогда, чтобы позвонить в Анкару, нужно было сначала соединиться с телефонной станцией… Они словно бы говорят о другой планете, очень далекой от нашего мира, где все что угодно можно достать одним кликом за секунду. Я обожаю интервью Бурака. И не потому, что их берет он. Я их обожаю самих по себе.