Только тогда он понял, что безвольно рухнул на пол. Он беспомощно дергался, как в замедленной съемке, пока зрение не вернулось к нему и не началась боль. Затем он посмотрел на пожилого мужчину, который придавил его к земле.
— Это было от Эл-ти[7], — яростно сказал Топс. — Потому что она дала бы тебе по морде за то, что ты просто подумал о том, чтобы оставить одного из своих людей под огнем после такого сообщения. Не говоря уже о твоем собственном брате.
Глаза Топса блеснули в свете свечей, желтые вокруг дымчато-черных радужек.
— Послушай меня, малыш, это старый плохой мир. И всегда есть шанс, что неприятности сами постучат в твою дверь. А сейчас, по-моему, беда стучится, и стучит очень громко. — он ткнул массивным пальцем Джозефу в лицо. — А теперь пошли кого-нибудь на помощь своему брату!
Джозеф уставился на него, потирая челюсть и размышляя, не следует ли отправить Топса за решетку. Топс ответил ему таким возмущенным взглядом, который, в конце концов, пробил уязвленную гордость Джефе.
— Ты прав, — неохотно согласился Джозеф. — Требуется расследование. — он поднялся и направился к двери. — Тебе не о чем беспокоиться, — бросил он через плечо, когда Топс двинулся за ним, — я позабочусь, они выйдут сегодня же.
Сверху снова донесся женский голос. Топс расслабил и потряс правую руку, выходя на улицу и закрывая за собой дверь; ему повезло, что он не сломал костяшки пальцев. Обычно он не считал, что можно ударить человека голыми руками, если только тот не был голым и его ноги не были прибиты гвоздями к полу...
Все тело Пауло горело, а отец снова навалился на него всем своим весом. Теперь было так темно, что он почти ничего не видел, и он дрожал от усталости, такой же мокрый от пота, как и его отец, и ему было больно слышать хриплое дыхание боли над собой. Он хотел остановиться, поесть, глотнуть немного воды из отцовской фляги. Он хотел сесть и заплакать, как маленький ребенок. Но я не могу. Папе хуже, чем мне. Я должен выдержать.
Когда стало темнеть, Пауло сосредоточился на земле перед ними, избегая камней, корней и лиан, даже довольно эффективно, учитывая полумрак. Кроме того, несмотря на усталость, его голова, естественно, склонялась вниз. Жужжание насекомых и лягушек убаюкивало его, как будто он был дома и, открыв окно, смотрел на луну...
БАЦ!
— А-а-а!
Голова Джеймса крепко зацепилась за низко висящую ветку. Боль от лба передавалась в рану на затылке, и агония накатывала на него, как приливные волны. Он упал на землю, издав пронзительный, почти беззвучный крик.
Пауло упал на колени рядом с отцом. — Папа! — его руки неуверенно зависли над извивающимся телом, а глаза наполнились слезами. — Папа? — повторил он сдавленным от отчаяния и слез голосом. — Прости, мне так жаль. — он не выдержал и заплакал, стыдясь и не в силах остановиться. Он прижал руки ко рту, чтобы подавить неконтролируемые рыдания. Он знал, что если он сможет остановить их, его глаза быстро высохнут.
Внезапно его отец упал на колени, и его начало рвать, он старался изо всех сил, но безуспешно, так как его желудок был совершенно пуст. Наконец спазм прошел, и он со стоном перевернулся на бок.
— Папа? — голос Пауло был очень тихим.
— Все в порядке, — сказал Джеймс, тяжело дыша. — Иди сюда. Он поднял руку, и Пауло рухнул рядом с ним.
Джеймс обнял сына за плечи. — Это не твоя вина, малыш. Ты все делаешь правильно.
Боль отступала, отдаваясь эхом, и он с ужасом ощущал свой пульс, отдававшийся в голове. Под веками появились белые точки, и тошнота определенно вернулась, чтобы остаться на некоторое время.
— Мне нужно отдохнуть, — тихо сказал он. От стыда у него запылали щеки, когда он понял, что должен взвалить на плечи Пауло еще одно бремя. — Ты должен найти нам какое-нибудь укрытие, сынок. Оно не должно быть большим. Просто хорошее укрытие, может быть, со стеной за спиной. И не далеко.
Он крепче сжал руку при мысли о том, что может потерять своего сына здесь, в темноте. Если ты быстро что-нибудь не найдешь, возвращайся, мы просто проведем ночь здесь.
Пауло сел. — Окей, папа.
— Вот, — сказал Джеймс. — Выпей, — и он протянул фляжку.
Пауло с благодарностью взял ее и позволил себе два глотка, второй на мгновение задержал во рту, чтобы насытить пересохший язык.