Тассилон на протяжении всех четырёх месяцев войны всячески избегал генерального сражения, где у него просто не могло бы быть успеха, предпочитая вместо настоящей войны только небольшие короткие схватки, которые сразу прерывал отступлением, стоило ему только убедиться в невозможности победы. Таким образом, он надеялся дотянуть до зимы, хорошо зная, что зимой королевская армия предпочитает отдыхать дома. Однако для такой затяжки времени следовало принимать и другие меры. Чтобы разорвать коммуникации армий Карла и вести борьбу на всей территории Баварии, необходимо было пользоваться всеобщей поддержкой своего народа. У Тассилона этой поддержки не было. И он терял область за областью, кружил по герцогству, с трудом ускользая от основных королевских сил, а заодно и грабил собственные же селения, чем вызвал новый отток баронов из своей армии. Впрочем, селения грабил не столько он, сколько приданные ему в помощь авары, но народная молва винила во всём герцога, и это сказалось на ходе войны. Однако генеральное сражение дать всё же пришлось, когда Карл Каролинг, пользуясь преимуществом в численности, перекрыл все дороги на полдень, на восход и на закат, отрезая пути бегства. В итоге франки под командованием герцога Франсуа Анжуйского и королевского дяди монсеньора Бернара разбили основательно поредевшие войска растерянного герцога полностью, а зашедшие со стороны полки под командованием самого Карла захватили в плен и герцога Тассилона. И, после быстрого церковного суда, заточили алчного и неверного баварского правителя в монастырь. Бавария стала именоваться маркой в составе королевства франков, и править баварскими землями стали верные королю люди. Впрочем, маркграфа король туда пока еще не назначил, присматриваясь к местным баронам, и отыскивая среди них подходящего на такой значимый пост человека. Бавария велика, и управлять ей следует не простому рыцарю, умеющему держать в руках оружие, но человеку деловому и рассудительному.
И почти сразу же после этого Карл, как и обещал, отпустил Дражко домой в Рарог, поскольку оттуда поступали тревожные сообщения – на датской границе снова было неспокойно. Датский король Готфрид хорошо знал, что у Годослава нет под рукой лучшего полководца с лучшими полками, и мог этим воспользоваться…
Князь-воевода Дражко так торопился, что застал князя бодричей Годослава только-только вошедшим в парадный зал, и ещё не успевшим сесть в княжеское кресло. Бояре-советники, вызванные во Дворец Сокола для торжественного церемониала встречи, как обычно, устроились на скамьях по одесную стену от князя, но тоже ещё стояли, как и полагается, при княжеском выходе. Рядом с дубовым резным креслом Годослава, всё ещё украшенным изображениями славянских мифических существ, а вовсе не христианскими мотивами, выставили ещё одно точно такое же кресло, предназначенное для Дражко, поскольку три с половиной года назад Годослав официально назначил Дражко своим соправителем. За все прошедшие годы князь-воевода своим правом сидеть рядом с Годославом в его присутствии не воспользовался ни разу, осознавая прекрасно, что княжеский указ был только временным, и вызванным обстоятельствами действием. Сейчас же в том и другом кресле были постелены узкие цветастые хунгарские[37] ковры, что было равносильно приглашению к соправлению. Или хотя бы видимости такового. По крайней мере, официально всё выглядело именно так. Но сам князь Годослав и садиться сразу не стал, шагнув воеводе навстречу, широко, от всей души, улыбаясь. Однако Дражко, хорошо знающий своего двоюродного брата, сразу понял, что улыбка далась Годославу нелегко, и, хотя в её искренности сомневаться не приходилось, радость князя всё же была чем-то сильно омрачена.