— Хромата моего друга и моя плохая речь — это последствия того случая, — объяснил он.
Пока он говорил, я услышал, как ходжа произнес странные слова:
— В своей стране одно, а на чужбине — совсем другое. Куда побежишь?!
На эти слова никто не обратил внимания, однако я после этого стал внимательнее присматриваться к нему.
— В этом лагере мы организовали театр, — продолжал рассказывать Азми. — На руках у нас не было текстов пьес, поэтому записывали то, что помнили наизусть, и декорации тоже по памяти делали. Наш театр прославил этот лагерь.
Когда завели разговор о театре, страдания господина Сервета возобновились. Он поднялся со своего места и, подойдя ко мне, хотел было о чем-то спросить, но и на этот раз ходжа влез в разговор.
Прошлое со своими запахами и надеждами окутало нас. Я не узнавал себя.
— Мы смогли уйти намного дальше, чем можно было надеяться, — прошептал я ходже на ухо ответ на заставивший меня задуматься вопрос.
На этот раз он на меня посмотрел. В его глазах читалось глубокое сострадание. Мы словно были опьянены каким-то неизвестным напитком. Прошлое, как кинолента, проплывало перед нашими глазами и таяло. Все это и повлекло за собой самое непредвиденное — ходжа и господин Сервет решили поставить пьесу. Это решение они приняли под запах свежезаваренного чая и сырных бубликов, подогревающихся на печи. В результате эта ночь стала незабываемой. Все стали самими собой. Все были детьми.
Быстренько стали готовиться. Вечером во время свадьбы была поставлена пьеса о Родине силами театрального кружка дома культуры. От них остались некоторые вещи. Из них мы смастерили янычарские Кавуки[27] и мантии. Среди людей, приведенных в возбуждение этими приготовлениями, была и Макбуле. На этот раз она вела себя как маленькая девочка.
— И я, и я тоже буду играть, не правда ли? — спрашивала она, словно ребенок, который боится, что его не примут в игру.
Было решено, что в роли Пишекяра[28] выступит важный господин Сервет, а в роли Кавуклу[29] — ходжа.
На них надели мантии и кавуки. Любителей из кружка дома культуры тоже нарядили в подходящих персонажей. Вместо зурны нашли кларнет и начали играть пьесу «Кровавая Нигяр[30]».
Еще в самом начале было ясно, что и господин Сервет и ходжа как раз из тех людей, которые готовы ради этой страсти пожертвовать жизнями.
Господин Сервет не выговаривал букву «р». Вместо «р» он произносил «й». Он знал все диалоги наизусть, и ходжа тоже. Кроме того, у ходжи имелся огромный талант к пародированию и очень богатая фантазия.
Господин Сервет был далеким от жизни, простодушным человеком. И ходжа, пользуясь этим, стал изображать его, смеясь над тем, что господин Сервет не может произносить букву «р», и вместо «ракы» произносит «йакы», а вместо «рыба» — «йыба». Ходжа и окружающих не оставил без внимания. Например, подозвав музыканта в белой рубашке, играющего на зурне, заставил его влезть на стул, а потом тайком прицепил ему к заду кусок газеты, приготовленный заранее. И директору дома культуры тоже от него досталось. Да так, что тот вмешался в ход представления, крича со своего места. Нельзя было узнать и Макбуле. Она стояла в конце сцены в чадре и все роли исполняла невероятно правдоподобно. Играя девочку-подростка, она превращалась в настоящего ребенка; то становилась дряхлой старухой, принимающей в дом одного за другим распутников, и кричала: «Девочки, закрывайте двери на засов!» Мы так смеялись! Даже генерал, сидевший очень прямо, словно боясь спугнуть муху на своей голове, стучал каблуками и заливался смехом.
Между выступлениями ходжа опять обратился к зрителям со сцены:
— Друзья мои, сейчас я представлю вашему вниманию несколько оригинальных пародий. Посмотрим, понравятся ли они вам? Однако это не столь любимые директором миниатюры о медведе и волке… Это пародии на некоторых старых артистов. Я надеюсь, что они понравятся нашим гостям из Стамбула.
После того как занавес вновь открылся, он стал изображать артистов из труппы театра Минасяна. Это была импровизация, которую я нигде до этого не видел. Минасян, Холас, Бинемесиянлар — одним словом, вся Османская драматическая школа в полном составе. Самые яркие воспоминания детства оживали в моем сознании: «Продавцы восковых свечей», «Дама с камелиями», «Парижские бедняки» — своими голосами, и они смеялись и жаловались на судьбу.
Один раз наши взгляды с господином Серветом встретились. Он растерялся и, казалось, пребывал в замешательстве.
— Господин, это что такое? Это уже слишком. Это не может происходить на самом деле, — сказал он мне.