Джон быстро заморгал.
— Что за вопрос?
— А что за ответ?
— Прямо наверх? Честно говоря, я не...
— Поднимаясь наверх, когда бы это ни было, ты воспользовался парадной лестницей или черной?
— Черной? — Лицо Джона расслабилось. — Может быть. Какая разница? — И он погрузился в рекламу сигар «Роки Форд» по пять центов за штуку.
Эллери бросил на друга странный взгляд.
— Ладно, забудь, — сказал он и открыл «Нью-Йорк уорлд».
Ему хотелось последовать собственному совету.
День был окутан напряженной атмосферой ожидания. Время от времени появляющийся и исчезающий сержант Дивоу не способствовал ее разрядке.
Во второй половине дня Эллери оторвался от книги, увидев стоящую перед ним Эллен Крейг.
— Что вы читаете?
— «Дело об отравленных шоколадных конфетах» Энтони Беркли.
— Об отравленных свиных ножках, — сказала Эллен. — Вы почти такой же зануда, как дядя Артур. Как можно сидеть сиднем целый день? Пойдемте прогуляемся, Эллери.
— У вас энергия как у Джимми Уокера[40], — пожаловался Эллери. — Послушайте, дорогая моя, то немногое, что я успел прочитать, говорит мне, что мистер Беркли держит немало сюрпризов в своем английском рукаве. Я должен дочитать книгу из соображений самозащиты. Прогуляйтесь с сержантом Дивоу.
— Это лучше того, что я едва не сделала! — И Эллен вышла, вскинув голову.
Эллери с виноватым видом подобрал детективный роман.
Поднявшись к себе в комнату, Эллен переоделась во французскую лыжную куртку на «молнии», натянула на ноги сапоги, светлые локоны убрала под белую вязаную шапку, схватила пару рукавиц, сбежала по лестнице и вышла на крыльцо, хлопнув дверью в надежде, что это услышат в гостиной.
Из-за оттепели в последние дни снег посерел и стал напоминать шероховатый лед. Облака не пропускали солнце, и дул слабый, но холодный ветер. Эллен вернулась бы в дом, если бы не злость на Эллери.
Спустившись с крыльца, она обогнула дом и начала пробираться через сугробы к деревьям. Человеческие следы пересекали снег, который выглядел неопрятно, вызывая у Эллен отвращение. Но при виде летнего домика она воспрянула духом.
Летний домик находился на солидном расстоянии от особняка, на опушке леса, служа для Эллен в детские ее годы излюбленным убежищем от дяди и миссис Сэфайры. С ним у нее были связаны только приятные воспоминания. Она приносила сюда своих кукол, играя в актрису или няню, а позже предавалась мечтам о романах с ее подростковыми увлечениями. Джон признавал летний домик личным владением Эллен, куда мальчишкам вход воспрещен, нарушая молчаливый договор лишь изредка.
Эллен быстро приближалась к домику, где не была долгое время. Но внезапно она остановилась.
Внутри разговаривали мужчина и женщина, но узнать по невнятному бормотанию, кто это, Эллен не могла.
Снова помрачнев, она сделала крюк вокруг домика в сторону леса, но наступила на камень под снегом, споткнулась и, вскрикнув, опустилась на корточки.
— Мисс Крейг! С вами все в порядке?
Подняв взгляд, раздосадованная Эллен увидела высокого полицейского, спешащего к ней из-за куста. Она не сомневалась в том, с какой целью он там прятался. Сержант пытался подслушать разговор в летнем домике. Даже его обеспокоенный возглас прозвучал весьма сдержанно.
— Со мной все в порядке... — громко отозвалась Эллен, но, к ее ужасу, обширная ладонь сержанта Дивоу зажала ей рот.
— Прошу прощения, мисс, — прошептал сержант, не убирая ладонь, — но я должен это услышать.
— Вы... вы просто здоровенная любопытная ищейка! — с трудом выдавила Эллен. — Отпустите меня!
Он покачал массивной головой.
— Вы их спугнете, мисс. Мне это нравится не больше чем вам, но это мой долг. Ш-ш!
Внезапно Эллен прекратила вырываться. Голоса в летнем домике стали громче. Один принадлежал Расти Браун, другой — Мариусу Карло.
— Да, люблю! — кричал Мариус. — По-твоему, я на это не способен? Или, может быть, Джон лучше меня?
— Ты отлично знаешь, Мариус, что любовь не имеет ничего общего с оценкой того, кто лучше и кто хуже. — Расти говорила голосом grande damme[41], и Эллен поняла, что она пытается быть убедительной, одновременно сохраняя достоинство. — Мариус, отпусти мою руку. Мариус! — Последнее слово прозвучало как негодующий вопль. Из домика доносились звуки борьбы.
— Всего один поцелуй! — пыхтел Мариус. — Поцелуй мужчины, а не скулящего подростка, возомнившего себя поэтом только потому, что не рифмует «любовь» и «кровь». Расти, я без ума от тебя...