Сорка прислушалась, закрыла глаза и опять прислонила голову к отцовской груди.
— Много лет назад жила-была графиня Ядвига. Красива была Ядвига и славилась по всей Литве и Польше. Слепые нищие, подобные мудрецам, с обросшими головами, длинными нечесаными бородами и бандурой под мышкой бродили по польским лесам и полям, по помещичьим дворам и воспевали Ядвигину красоту.
Ядвига молода, ей едва ли восемнадцать вёсен. Юноши с нетерпением ждали сейма, желая посмотреть на прекрасную Ядвигу. Даже Ванда, царица Вислы, жаждала выдать Ядвигу замуж за своего сына, длинноногого Тадеуша. Она выстроила ему дворец, подарила древнейший польский герб — белого орла с двумя снопами колосьев — и отправила Тадеуша в Варшаву на сейм.
Красавица Ядвига носила маленькие золотые туфельки. Юноши то и дело кричали «виват!» и пили за Ядвигино здоровье. Длинноногий Тадеуш и граф Потоцкий — знатнейшие польские аристократы — просили руки Ядвиги у ее родителей. Не понравился Ядвиге длинноногий Тадеуш, а приглянулся ей граф Потоцкий с молодецкими усами. И она поставила условие: пусть оба построят для нее дворцы, и чей окажется красивее, тому Ядвига и будет принадлежать.
Ванда, царица Вислы, выстроила хрустальный дворец, и замок длинноногого оказался прекраснее. Но Ядвиге, как назло, понравился замок Потоцкого, который был построен из квадров, скрепленных смесью на основе яичного белка. Она вышла за графа замуж и через год родила сына.
Разбушевалась Ванда. Два раза выходила Висла из берегов, затопляла деревни, губила людей, мстя Ядвиге за обиженного сына — длинноногого Тадеуша.
Вырос Ядвигин сын, и она послала его учиться в Вильно. Но Ванда на этом не успокоилась: она отправила в Вильно смуглую, опаленную солнцем девушку, еврейку, долгие годы прятавшуюся во дворце у Ванды и не пожелавшую стать любовницей графа Потоцкого.
Еврейки красивы, и смуглая девушка по имени Шуламес была прекрасна. Юному графу нравились еврейки, а больше всех полюбилась черноволосая красавица Шуламес.
Влюбился юный граф, днями и ночами бродил вокруг голубой башни Шуламес. Смеялись над ним и цветы, и девушки…
Принял еврейство юный граф, чтобы убедить Шуламес в своей преданности, сейм предал его Виленскому духовному суду, и граф был сожжен.
Не дремлет Ванда — мстит за своего обиженного сына, длинноногого Тадеуша. Собрала она во дворце своих голубых русалок, а Ядвига с графом умерли от горя, и опустел их замок.
По ночам носится молодой граф с короной на голове по польским полям, правит черными лошадьми, поет Песнь песней и ищет свою невесту, свою Шуламес.
Сорка вздрогнула, словно пробудившись от заколдованного сна, открыла рот и увидела, как косоглазый еврей остановил лошадей. Отец вынул две медные монеты и заплатил за проезд.
Сорка не успела и глазом моргнуть, как сани остановились у лавки с благовониями. Тетя Гитл в ватном кафтане вышла навстречу:
— Кто к нам пожаловал! Как дела, Мордхе? А у тебя, дорогая Сорка? Заходите!
Гитл помогла Сорке спуститься с саней, принялась целовать и обнимать ее.
Мордхе сразу ушел в город по делам, а Гитл тем временем сняла с Сорки шубку, осмотрела ее с ног до головы, засыпала советами, взбила яйцо, принесла свежую булочку и накрыла стол.
За столом сидел худощавый юноша лет четырнадцати с изможденным лицом. Увидев Сорку, он уставился на нее.
— Знаешь, кто это? — обратилась Гитл к Бореху. — Это дочка дяди Мордхе, Сорка!
Борех не ответил, смутился и принялся теребить пуговицу на альпаковом[3] пиджаке. В это время зашел покупатель, и Гитл удалилась в лавку.
«Какой странный, — подумала Сорка. — Ничего не говорит! А я думала, что Борех — веселый городской парень! А может, ему неприлично разговаривать со мной?»
— Борех, — начала Сорка, — знаешь, что бы я хотела узнать? Папа всегда мне рассказывал, что ты лучший в хедере.
Сорка медленно съела свою порцию и дерзко взглянула на Бореха в ожидании ответа.
— Я больше не хожу в хедер! — ответил Борех, подняв глаза.
— Почему?
— Только маленькие дети ходят в хедер! А я уже совершеннолетний[4].
— Ты уже не учишься?
— Что значит, не учусь? — рассмеялся Борех. — Теперь я учусь в синагоге с другими ребятами.
— Чему ты учишься в синагоге?
— А если я тебе скажу, ты поймешь? Ты же девочка! — надменно ответил Борех.
Сорка несколько испугалась, будто в первый раз в жизни осознав.