После ещё нескольких часов работы Эмерсон объявил о её завершении и подозвал людей к столу, где я сидела, готовясь выдавать жалованье.
— Проклятье, — заметил он, садясь рядом со мной, — придётся придумать что-нибудь другое, Пибоди. Они настолько озабочены тем, чтобы поскорее уйти, что за весь день не сделали ничего чёрт… мало-мальски полезного.
— Единственная альтернатива — возвращение к нашему первоначальному плану: пусть уходят рано утром в пятницу, — отозвалась я.
— Тогда им придётся вернуться в пятницу вечером, — возразил Эмерсон. — Иначе они не появятся здесь до полудня субботы и будут жаловаться, что слишком устали после долгой ходьбы, чтобы быть в состоянии хорошо работать.
По крайней мере, люди не задерживались, чтобы поспорить о величине жалованья; они были слишком озабочены тем, как оказаться в безопасности у себя дома, прежде чем зловещие демоны тьмы выйдут из укрытия. Когда толпа рассеялась, я закрыла счётную книгу и объявила:
— Джентльмены, сегодняшний ужин будет состоять из консервов; кулинария не является деятельностью, в которой я преуспела или старалась чего-нибудь достичь.
— Мой слуга Ахмед — превосходный повар, — ответил Реджи. — Одна из причин, по которым я выбрал его. Надеюсь, вы окажете мне честь быть моими гостями на сегодняшнем ужине.
Я приняла приглашение с надлежащими выражениями признательности. После того, как Реджи удалился в свою палатку, Эмерсон кисло заметил:
— Не удивлюсь, если к ужину он явится в полном вечернем костюме. Предупреждаю, Амелия: если это произойдёт, я буду ужинать с Кемитом.
— Мистер Фортрайт захватил с собой большое количество багажа, — сказал Рамзес, усевшись со скрещёнными ногами около меня. — Кроме револьвера, он взял две винтовки и солидное количество боеприпасов, а также…
— Должно быть, намерен поохотиться, — ответила я, думая, что лучше не спрашивать Рамзеса, как он разузнал это.
— Если так, то я собираюсь решительно протестовать, — величественно произнёс Рамзес.
— Только не окажись на линии огня, как ты вечно умудряешься, — отрезала я. — Ты тратишь слишком много времени на то, чтоб совать свой нос в чужие дела, Рамзес. Поднимись и дай мне руку. Осталось ещё несколько часов дневного света, и я хочу взглянуть поближе на те небольшие груды мусора, что к югу от номера четыре. Подозреваю, что они могут оказаться остатками гробниц царских жён — ибо даже в Гуше, где женщины пользовались значительной властью, их считали возможным обделять, когда дело касалось пирамид.
Эмерсон решил присоединиться к нам, и мы провели целый час самым приятным образом — ковырялись в завалах и спорили о том, где могут располагаться погребальные камеры. Рамзес, естественно, не соглашался ни со мной, ни с отцом.
— Мы не можем предполагать, — вещал он, — что, поскольку погребальные камеры в египетских пирамидах находились в основном под надстройкой, что подобное имело место и здесь. Вспомните, как Ферлини описывал камеру, в которой он нашёл драгоценности, находящиеся в настоящее время в Берлинском музее…
— Невозможно! — провозгласила я. — Лепсиус согласен со мной, что Ферлини, очевидно, ошибся. Ведь он не был археологом…
— Но был там, — сказал Рамзес. — А герра Лепсиуса не было. И при всём моём уважении, мама…
— Ну да, — быстро вмешался Эмерсон. — Но, мой мальчик, даже если Ферлини действительно нашёл погребальную камеру в верхнем этаже одной пирамиды, это могло быть исключение из общего правила.
Его попытка компромисса потерпела крах, как, впрочем, и всегда.
— Ерунда! — воскликнула я.
— Это не аргумент, папа, прошу прощения, — поддержал Рамзес.
Дебаты продолжали бушевать всё время, пока мы возвращались к палаткам. Осмелюсь утверждать, что редко встречается семья, у членов которой имеется столько общих интересов, сколько у нас, а свобода и откровенность, с которыми мы общаемся друг с другом, только добавляет нам взаимной радости.
Я везла с собой на всякий случай одно хорошее платье — никогда не знаешь, когда суждено повстречаться с высокопоставленными особами. Это было простое вечернее платье цвета нильской воды[73] в крупный рубчик, с квадратным вырезом лифа, юбкой с воланами, розовыми шёлковыми розами вокруг воланов и короткими рукавами-буф. Предоставляя Эмерсону привилегию (которой он часто пользуется) застегнуть платье, мне удалось убедить его надеть пиджак и сменить ботинки на подходящие туфли, но от галстука он отказался наотрез, утверждая, что избрал археологию именно потому, что галстук не являлся частью официального костюма для этой профессии. Однако следует признаться: когда Эмерсон прижимает меня к себе, возникает настолько поразительное ощущение, что отсутствие данного предмета одежды не умаляет эффекта ни в малейшей степени.