— Да. Но надеюсь, ты не настолько наивна, чтобы считать бога нетленным. За благочестивыми банальностями надписей, подобных тем, что повествуют о Тутмосе Третьем[116] скрыта та же самая уродливая истина, которая руководит современной борьбой за власть и престиж. В Египте Верховные жрецы Амона были eminences grises[117] позади трона, а кончилось тем, что они сами захватили корону.
— Значит, ты думаешь…
— Я думаю, что и Настасен, и Тарек хотят сесть на царский трон, — сказал Эмерсон. — А что касается Верховного жреца Аминреха… — Увидев, как в дверях появилась служанка, он замолчал, пробормотав проклятие. — Чёрт возьми, что ей надо? Скажи ей, чтобы убиралась отсюда.
— Думаю, она хочет уложить меня в постель, — сказала я, подавляя зевок. — Сам скажи ей.
— Ладно. — Вздохнув, Эмерсон поднялся. — Ты, наверное, устала, Пибоди. Сегодня был интересный день.
— Да не то, чтобы я устала… — промолвила я, встретившись с ним взглядом.
— О? Да, но… — Эмерсон откашлялся. — Ну… э-э… идём, Рамзес. Спокойной ночи, Пибоди.
— Au revoir[118], мой дорогой Эмерсон.
Я действительно немного устала, но спать не собиралась. Мой мозг работал вовсю и кипел от вопросов, которые я мечтала обсудить с Эмерсоном. Пока служанка суетилась по комнате, затемняя лампы, поправляя одеяло и помогая мне облачиться в ночную рубашку, я размышляла о том, чтобы Кемит вёл себя более открыто, а не столь подчёркнуто литературно. Да, хорошо, что нас предупредили не открывать сердца незнакомым людям — но вокруг все были чужими, даже Кемит. Что он хотел от нас? Кому мы могли бы доверять?
Уложив меня в постель, служанка начала «прислушиваться к голосу сердца». Я взглянула на тонкие пальцы, лежавшие на моей груди, и подозрение переросло в уверенность.
— Ты не Аменит, — сказала я. — Твои пальцы длиннее, чем её, и двигаешься ты совсем по-другому. Кто ты?
Я приготовилась повторить вопрос по-мероитически, но в этом не было никакой необходимости. Опустив рубашку обратно, она тихо сказала:
— Меня зовут Ментарит.
Ее голос был выше по тону, чем у Аменит — сопрано, а не контральто.
— Могу ли я увидеть твоё лицо? — спросила я и, поскольку она колебалась, продолжила: — Аменит показала мне своё. Мы — друзья.
— Друзья, — повторила она.
— Это означает…
— Я знаю. — Резким движением она откинула назад вуаль.
Моим глазам предстало очаровательное личико, круглее и мягче, чем у её товарки-жрицы, с большими тёмными глазами и нежным ртом. Последняя особенность сильно напоминала Настасена. Девушке она была гораздо более к лицу, нежели принцу, но немного настраивала меня против неё.
— Ты очень красивая, — сказала я.
Она стыдливо опустила голову, как и любая скромная английская девушка, но поглядывала на меня из-под длинных ресниц, и глаза её были яркими и настороженными.
— Ты должна спать, — сказала она. — Ты была очень больна.
— Но сейчас здорова. Благодаря вашему отличному уходу я полностью выздоровела. Разве Аменит не сказала тебе, что мне лучше?
Её гладкий лобик нахмурился, и я повторила вопрос на запинающемся мероитическом. В отличие от Аменит, она не смеялась над моими ошибками.
— Я не говорила с сестрой, — сказала она медленно и чётко. — Её время закончилось, моё началось (?) сегодня.
Я не поняла и переспросила; она объяснила, что первое означало «уход» или «долг», а моя интерпретация второго была правильной. Но когда я попыталась продолжить разговор, она приложила пальцы к моим губам.
— Ты спишь сейчас, — повторила она. — Говорить не хорошо.
Она отступила в угол комнаты и уселась на низкий табурет. Через несколько мгновений занавес, отделявший соседнюю комнату, отбросили в сторону. И появился Эмерсон. Он был одет в особенно красивый тканый халат с ярко-голубыми и шафрановыми полосами, и нёс одну из глиняных ламп. Возможно, именно она заливала розовым румянцем его лицо, но я считала иначе.
— Иди, служанка, — сказал он по-мероитически, запинаясь. — Сегодня вечером я с моя женщина. Это время… э-э… Я хочу… э-э… — Его природная скромность одержала верх, и речь не удалась, ибо его изучение языка не продвинулось так далеко, чтобы включить эвфемизмы для деятельности, которую он имел в виду. Прибегнув вместо этого к языку жестов, он задул лампу и двинулся к Ментарит, указывая на дверь и хлопая по ней ладонью.
Думаю, Ментарит прекрасно всё поняла. Издав приглушённый звук — то ли вздох, то ли хихиканье — она отступила к двери. Я наблюдала за происходящим, давясь от смеха, а другое чувство, уверена, называть не стоит. Выражение безмятежного удовлетворения разлилось по лицу Эмерсона после того, как он прогнал её. А затем направился большими шагами к кровати, где я лежала — слишком широкой для меня, но смущение вскоре было преодолено неизмеримо более сильными ощущениями. Это продолжалось долгое время. Больше ничего не скажу.
116
Речь идёт о так называемых анналах, начертанных на стенах в Карнакском храме Амона и на стеле в Джебель-Баркале. Именно из этих источников, а также из древних папирусов, известны факты жизни и деятельности фараона.
117
Eminences grises — серые кардиналы (фр.). Серый кардина́л — так называют влиятельных людей (особенно в политике), действующих негласно и обычно не занимающих формальных должностей с такими полномочиями. Власть «теневого правительства» именуется криптократией. Это название возникло в XVII веке. Францией во времена формального правления монарха Людовика XIII на самом деле фактически управлял Арман-Жан дю Плесси Ришельё (в русском языке чаще — Ришелье), которого называли «красным кардиналом» из-за цвета облачения и шапочки, положенных кардиналу. За Ришельё стоял не занимавший формального поста монах по имени отец Жозеф, которого и прозвали «серым кардиналом», потому что он был монахом Ордена капуцинов, носивших рясу серого цвета. В качестве начальника канцелярии Ришельё отец Жозеф вместе с четырьмя другими капуцинами исполнял тайные поручения кардинала и в неразборчивости применяемых политических средств превосходил своего начальника — только конечные цели отца Жозефа носили более идейный характер и в большей степени проникнуты духом католичества, чем у самого Ришельё.