Внезапно дверь в библиотеку распахнулась. У Шобхонлала застучало сердце. В комнату вошла Лабонно. Ошеломленный Шобхон встал, не зная, что ему делать. Лабонно пламенела от гнева.
— Зачем вы ходите в этот дом? — спросила она.
Шобхонлал вздрогнул, поник и не смог ничего ответить.
— Знаете ли вы, что говорит ваш отец об этом? Вам не стыдно меня оскорблять?
— Простите, я сейчас уйду, — пробормотал Шобхонлал, опустив глаза. Он даже не сказал, что отец Лабонно сам пригласил его. Он собрал свои бумаги. Руки его тряслись, тупая боль рвалась из груди и не находила выхода. Так он и ушел, совершенно уничтоженный.
Если мы можем полюбить, но из-за какой-то помехи упускаем благоприятный момент, наше чувство превращается не в безразличие, а в слепую ненависть, прямую противоположность любви. Возможно, Лабонно, сама того не зная, и готовилась отдать свою любовь Шобхонлалу. Но он не сделал первого шага, и все обернулось против него. И последний злосчастный разговор стал последним ударом. Обида и раздражение мешали Лабонно справедливо судить о ближних: она вообразила, что отец пригласил Шобхонлала, желая от нее отделаться, и вот вся тяжесть ее гнева обрушилась на ни в чем не повинного юношу,
Теперь уже Лабонно сама понуждала отца торопиться со свадьбой. Обониш отложил для дочери около половины своих денежных сбережений, однако после его свадьбы Лабонно объявила, что денег не возьмет, а будет зарабатывать на жизнь сама. Это очень опечалило Обониша.
— Ведь я не хотел этой свадьбы, Лабонно, ты сама настояла! Зачем же сейчас ты отворачиваешься от меня? — сокрушенно спросил он.
— Я решила это сделать, чтобы не испортить наших отношений, — ответила Лабонно. — Не расстраивайся, отец! Благослови меня и позволь мне самой найти свое счастье.
Лабонно скоро нашла работу: она взялась обучать Шурому. Она вполне могла бы учить и ее брата Джоти, но тот наотрез отказался, считая для себя оскорбительным подчиняться женщине.
Жизнь ее текла довольно спокойно, согласно ритму повседневных забот. Свободное время Лабонно посвящала английской литературе — от стариков до Бернарда Шоу, — но в основном изучала историю Древней Греции и Рима по трудам английских историков Грота[25], Гиббона[26] и Джилберта Мёррея[27]. Нельзя сказать, чтобы ни одно дуновение не тревожило ее души, но в ее жизни не было места для бурь. И вдруг это неожиданное столкновение машин на дороге! История Греции и Рима сразу утратила все свое значение. Жизнь приблизилась к Лабонно, отодвинула на задний план все второстепенное, встряхнула ее и сказала: «Пробудись!» И Лабонно пробудилась. Только теперь она увидела себя. И не науки открыли ей глаза, а страдание.
V
НАЧАЛО ДИСКУССИЙ
Покинем теперь руины прошлого и вернемся к настоящему.
Оставив Омито в комнате для занятий, Лабонно пошла сказать о его приходе Джогомайе. Омито чувствовал себя в этой комнате, точно шмель в лотосе. Куда бы он ни посмотрел, все неуловимо напоминало ему о Лабонно и приводило в волнение. На книжной полке и на письменном столе он видел английские книги. Они говорили о ее вкусе и, казалось, жили своей особой трепетной жизнью. Все они словно ждали Лабонно, ее пальцы листали их страницы, эти книги занимали ее мысли днем и ночью, по их строчкам скользил ее нетерпеливый взгляд, они лежали у нее на коленях в часы размышлений. Омито удивился, заметив на столе сборник поэм Донна[28]. Когда Омито учился в Оксфордском университете, его самого живо интересовал Донн и современные ему поэты. И вот теперь тот же поэт свидетельствовал о счастливом совпадении склонностей двух людей.
Жизнь Омито складывалась из тусклых серых дней, похожих на потрепанные страницы учебника, который школьный учитель перелистывает из года в год. Будущее утратило для него всякий интерес, а потому он без радости встречал каждый наступающий день. Но сегодня он словно перенесся на другую планету. Здесь предметы утратили свой вес, ноги, казалось, не чувствовали под собой Земли, и каждое мгновение было преддверием к неведомому: тело обвевал прохладный ветерок, и хотелось петь, как поет флейта; жар солнца проникал в кровь и волновал, как весенние соки волнуют дерево. Пыльная завеса, так долго висевшая перед его глазами, упала, и самое обыденное стало казаться необыкновенным. Поэтому, когда Джогомайя тихо вошла в комнату, Омито был поражен. «О, она не просто вошла, — воскликнул он про себя. — Она явилась!»
Джогомайе было около сорока лет. Но годы не состарили ее, только придали ей благородную утонченность. Ее светлое лицо было румяно, волосы, по вдовьему обычаю, коротко острижены, глаза сияли материнской любовью, улыбка была ласковой. Край простого белого чадора был накинут на голову. Красивые, стройные ноги были босы. Когда Омито, склонясь в приветствии, коснулся их рукой, ему показалось, будто на него излилась милость богини.
26
Гиббон, Эдвард (1737—1794) — английский историк, написал многотомную «Историю упадка и разрушения Римской империи».
27
Мёррей, Джилберт (1866—1957) — английский ученый-литературовед. Ему принадлежат «История древнегреческой литературы», «Развитие греческого эпоса» и другие исследования.