Покончив с приветствиями, Джогомайя сказала:
— Твой дядя Омореш был лучшим адвокатом в нашем округе. Он спас нашу семью, когда нам грозило полное разорение. Меня он звал невесткой.
— Я всего лишь его недостойный племянник, — ответил Омито. — Дядя избавил вас от несчастья, а я доставил вам неприятность, Он принес вам прибыль, а я — убыток. Вы были для него невесткой, так будьте же для меня хотя бы маши-ма[29].
— У тебя есть мать? — спросила Джогомайя.
— Когда-то была, — ответил Омито. — Теперь мне бы хотелось иметь тетю.
— Зачем, сын мой?
— Видите ли, если бы я разбил сегодня автомобиль моей матери, она без конца пилила бы меня за мою «медвежью ловкость». Но если бы машина принадлежала тете, она бы посмеялась над моей оплошностью и сочла ее мальчишеством.
Джогомайя улыбнулась:
— Ну, хорошо, пусть будет так.
Омито вскочил, коснулся ног Джогомайи и воскликнул:
— Вот почему надо верить в судьбу. У меня была мать, я не совершал никаких подвигов благочестия, чтобы приобрести тетю. Но вот столкнулись автомобили — подвиг далеко не благочестивый, — и тотчас же в мою жизнь, словно посланница богов, вошла тетя. Подумайте, сколько веков благочестия должно было предшествовать этому чуду!
— Чья же судьба этому помогла — твоя, моя или шофера? — улыбаясь, спросила Джогомайя.
Омито взъерошил свои густые волосы.
— Трудный вопрос! Судьбы одного человека для этого мало. Вся вселенная из века в век, от звезды к звезде должна была готовиться к тому, что произошло в пятницу, ровно в десять часов сорок восемь минут. Но что будет теперь?
Джогомайя искоса взглянула на Лабонно и усмехнулась. Еще как следует не зная Омито, она уже решила, что эти двое созданы друг для друга. Поэтому она сказала:
— Вы пока здесь побеседуйте, а я пойду позабочусь о завтраке.
Омито умел быстро завязывать разговор. И он сразу же начал:
— Тетя велела нам побеседовать. Но прежде надо представиться. Давайте сразу же покончим с этим. Вы ведь знаете мое имя — то, что в английском языке называют «именем собственным»?
— Я знаю только, что вас зовут Омито.
— Далеко не во всех случаях.
— Случаев может быть много, — улыбнулась Лабонно, — но имя должно быть одно.
— То, что вы сказали, несовременно. Страна, время, люди — все меняется, и говорить, что имя не должно меняться, — ненаучно. Я решил прославиться, пропагандируя теорию относительности имен. И для начала объявляю вам, что в ваших устах мое имя не должно звучать «Омито-бабу».
— Вам нравится, когда вас называют по-английски — мистер Рой?
— Это заморское имя какое-то чужое. Чтобы определить, насколько коротко имя, надо узнать, как быстро доходит оно от ушей до сердца.
— Какое же ваше самое быстроногое имя?
— Чтобы увеличить скорость, надо уменьшить вес. Отбросьте «бабу» от «Омито-бабу»!
— Не торопитесь, для этого нужно время, — возразила Лабонно.
— Время не для всех одинаково. В мире нет единых часов. Карманные часы показывают время в зависимости от того, в каком кармане они находятся. Это теория Эйнштейна.
Лабонно встала.
— Вода для вашего омовения остывает.
— Я охотно совершу омовение холодной водой, если вы уделите мне еще немного времени.
— Простите, я спешу, и дела не ждут. — С этими словами Лабонно вышла.
Омито не сразу пошел совершать омовение. Он сидел и припоминал каждое улыбчивое слово Лабонно, произнесенное ее прекрасными устами. Омито видел много красивых девушек, но их красота напоминала лунную ночь, яркую и в то же время таинственную. Красота Лабонно была похожа на утреннюю зарю — все в ней было ясно, все было озарено светом разума. Создавая ее, творец вложил в эту девушку какие-то мужские качества. С первого взгляда становилось ясно, что она наделена не только способностью чувствовать, но и способностью мыслить. Это и привлекало Омито. Он и сам был умен, но не умел прощать, был рассудителен, но нетерпелив, многому научился, но не обрел успокоения. На лице Лабонно он впервые увидел выражение покоя, порожденного не самодовольством, а глубоким миром серьезного и уравновешенного ума.