— Придумывание имен требует времени, — уклонилась от ответа Лабонно. — А я хочу завершить прогулку,
— Человеку требуется немало времени, чтобы научиться ходить, — продолжал Омито, шагая рядом с ней. — А вот мне, напротив, пришлось довольно долго учиться сидеть. Только этому и научился! Английская пословица гласит: катящийся камень мхом не обрастает. С этой мыслью я и пришел сюда еще затемно и сел у края дороги.
— Вы знаете, как называют этих зеленых птичек? — спросила Лабонно, неожиданно меняя тему разговора.
— Я знал понаслышке, что среди живых существ есть птицы. Но никогда не придавал этому значения. И только здесь с удивлением обнаружил, что на свете действительно есть птицы и что они поют.
— Удивительно! — со смехом воскликнула Лабонно.
— Вы смеетесь! — воскликнул Омито. — Даже о серьёзных вещах я не умею говорить серьезно. Это какое-то наваждение! Видно, я родился при свете луны, которая не исчезает, не ухмыльнувшись, — даже в самую страшную и черную ночь,
— Не вините меня! Даже птицы рассмеялись бы, если бы вас услышали.
— Знаете, люди смеются потому, что не сразу понимают значение моих слов. Если бы они понимали, то, наверное, промолчали бы и задумались. Вам смешно, что сегодня я заново увидел птиц. Но это означает, что сегодня я все вижу в новом свете, даже себя. Над этим не стоит смеяться. Вот видите, на этот раз и вы молчите, хотя я сказал почти то же самое.
— Но ведь вы еще не старик, вы молоды, откуда же такое чувство? — улыбнувшись, спросила Лабонно.
— На это трудно ответить, трудно найти слова... То ощущение нового, которое пришло ко мне, бесконечно старо. Оно старо, как сияние зари, как распускающийся цветок, как нечто давно знакомое, но вечно новое.
Лабонно молча улыбнулась.
— Ваша улыбка — будто луч фонаря полицейского, охотящегося за вором. Я знаю: то, что я сейчас сказал, вы читали раньше у вашего любимого поэта. Прошу вас, однако, не считайте меня презренным вором! Бывают моменты, когда превращаешься в Шанкарачарью[30] и говоришь, что разница между «я написал» и «он написал» — всего лишь иллюзия. Так вот, когда я сидел здесь сегодня утром, мне вдруг пришло в голову, что из всех известных мне стихотворений некоторые строки мог бы написать только я, и никто другой.
— Что же это за строки? — полюбопытствовала Лабонно. — Вы их помните?
— Да, конечно.
Лабонно больше не могла сдерживать любопытства и попросила:
— Прочтите их мне!
Омито продекламировал по-английски:
— «Ради бога, молчи и дозволь мне любить!»
Сердце Лабонно вздрогнуло.
После долгого молчания Омито спросил:
— Вы, конечно, знаете, кому принадлежит эта строка?
Лабонно кивнула головой в знак, согласия.
— Как-то на вашем столе я обнаружил стихи Донна, — продолжал Омито, — иначе я не припомнил бы этой строки.
— Обнаружили?
— Как же сказать иначе? В книжной лавке я просто вижу книги, но на вашем столе они раскрывают свои богатства. На столах публичной библиотеки они только лежат, но на вашем столе — живут. Не удивительно, что, увидев у вас стихи Донна, я был потрясен. У дверей других поэтов — стоит толпа, точно нищие на похоронах богача. Чертог поэзии Донна пустынен, там есть место только для двоих, чтобы сесть рядом, близко друг к другу. Поэтому я так отчетливо услышал утром голос сердца:
«Ради бога, молчи и дозволь мне любить»!
Омито повторил строку по-бенгальски.
— Разве вы пишете стихи на бенгали? — удивленно спросила Лабонно.
— Боюсь, что с сегодняшнего дня начну. Прежний Омито Рай и не подозревал, каких дел натворит новый Омито Рай. Кажется, он уже сейчас ринется в бой!
— В бой? С кем?
— Еще точно не знаю, знаю только, что готов пожертвовать жизнью ради чего-то большого, великолепного, И если потом придется раскаяться — что ж, времени на это всегда хватит.
— Если вы действительно хотите пожертвовать жизнью, делайте это осторожно, — с улыбкой предостерегла Лабонно.
— Бесполезно говорить мне об этом. Я не собираюсь участвовать в каком-нибудь бунте. Я буду избегать и мусульман и англичан. Но если я увижу приверженца древних обычаев, с кротким лицом типичного сторонника ненасилия, старое чучело в машине, я стану на его дороге и крикну: «К бою!» Вы знаете этих «больных», которые вместо того, чтобы лечь в больницу, едут в горы и бесстыдно нагуливают здесь аппетит.
— А если этот человек отмахнется от вас и поедет дальше? — засмеялась Лабонно.
30
Шанкарачарья — создатель религиозно-философской системы адвайта веданта, учения о единстве вселенной.