Джогомайя уже окончила утреннюю молитву и была в кладовой, Сегодня ей тоже было не по себе. Омито так долго наполнял ее дом и ее любящую душу своей болтовней, живостью и смехом! Гнетущая мысль об его отъезде тяготила ее все утро — так тяжесть дождевых капель отягощает цветы, сгибая их до земли. Опечаленная разлукой, она не просила Лабонно помочь ей в хозяйственных делах. Она понимала, что Лабонно надо побыть одной, вдали от людских глаз.
Услышав голос Омито, Лабонно вскочила; книги упали с ее колен, но она этого даже не заметила. Джогомайя выбежала из кладовой.
— Что случилось, Омито? — спросила она. — Землетрясение?
— Вот именно, землетрясение! Я уже отослал вещи, машина была готова, я захожу на почту узнать, нет ли писем, а там — телеграмма!
Взглянув в лицо Омито, Джогомайя встревоженно спросила:
— Я надеюсь, вести хорошие?
Лабонно вошла в дом. Омито произнес с подавленным видом:
— Сегодня вечером приезжает Сисси, моя сестра, со своей подругой Кэтти Миттер и ее братом Нореном.
— Что же ты расстраиваешься, мой мальчик? Я слышала, что неподалеку есть свободный дом. А если тебе никак не удастся достать им квартиру, разве у меня здесь не найдется места?
— Об этом я не беспокоюсь, Они сами заказали по телеграфу комнаты в отеле.
— Во всяком случае, я не хочу, чтобы они застали тебя в твоей жалкой лачуге. Они могут осудить нас за твои безумства.
— Да, мой рай потерян. Прощай мое неблагоустроенное небо! Мои сны теперь улетят из уютного гнездышка в изголовье моей простой кровати. Потому что мне тоже придется покинуть ее и поселиться в самом лучшем номере фешенебельного отеля!
В его словах не было ничего особенного, однако Лабонно побледнела. До сих пор ей никогда не приходила в голову мысль о том, какое большое расстояние отделяет ее в обществе от Омито. Только теперь она вдруг поняла это. В том, что Омито собирался уехать в Калькутту, еще не было грозного признака разрыва. Но, узнав, что теперь он вынужден переселиться в отель, Лабонно почувствовала, что дом, который они создали в своих мечтах, никогда не воплотится в осязаемую форму.
Взглянув на Лабонно, Омито сказал Джогомайе:
— Отправлюсь ли я в отель или прямо в ад, мой настоящий дом останется здесь.
Омито знал, что Сисси и ее друзья приезжают неспроста. Он ломал себе голову, как сделать так, чтобы они сюда не являлись. Но с недавнего времени письма для него стали приходить на адрес Джогомайи. Тогда он и не думал, что это может привести к осложнениям.
Омито не умел скрывать свои чувства — наоборот, он проявлял их чересчур открыто, и сейчас Джогомайя поразилась, как он сильно обеспокоен приездом сестры. Лабонно тоже подумала, что Омито стыдится показать ее сестре и друзьям сестры. Это было горько и унизительно.
— У тебя есть время? — обратился Омито к Лабонно. — Ты не хочешь пройтись?
— Нет, мне некогда, — сухо ответила Лабонно.
— Иди же, милая, погуляй немного, — сказала Джогомайя, ощущая смутное беспокойство.
— Последнее время я и так запустила занятия с Шуромой, — ответила Лабонно. — Я чувствую себя виноватой и вчера решила искупить свою нерадивость. — Губы Лабонно были плотно сжаты, лицо выражало суровую непреклонность. Джогомайе было знакомо это упрямое выражение, и она не решалась настаивать.
— И меня ждут дела, — так же сухо произнес Омито. — Я должен все подготовить к приезду гостей.
Но прежде чем уйти, он задержался на веранде.
— Бонне, посмотри: из-за деревьев чуть-чуть видна крыша моего дома. Я еще не сказал тебе, — я купил этот дом. Хозяйка была изумлена. Она решила, что я обнаружил тут золотую жилу, и взвинтила цену. Да, я нашел там золотую жилу, но, что это за жила, известно лишь мне. Сокровища моей ветхой хижины будут скрыты от всех!
Тень глубокой печали легла на лицо Лабонно.
— Почему ты так беспокоишься о том, что скажут люди? — спросила она. — Пусть все узнают! Если сказать правду прямо, никто не посмеет злословить.
— Бонне, — не отвечая на ее слова, продолжал Омито, — я решил, что после свадьбы мы будем жить в этом доме. Мой сад на берегу Ганга, спуск к реке, баньяновое дерево — все соединилось в нем. И даже название, которое ты придумала — «Дружба», подходит к нему,
— Сегодня ты ушел из этого дома, Мита. Если когда-нибудь ты захочешь в него вернуться, то увидишь, что он тебе уже не нравится. В жилище сегодняшнего дня нет места для завтрашнего. Как-то ты сказал, что первая садхана в жизни — это испытание бедностью, а вторая — испытание богатством. Но ты ничего не сказал о третьем испытании — испытании разлукой.
— Опять слова твоего Рабиндраната Тагора! Он писал, что Шах Джахан отказался даже от своего Тадж Махала. Твоему поэту и в голову не приходит, что мы создаем лишь для того, чтобы отказаться от созданного. Это и есть эволюция созидания! Какой-то демон овладевает нами и приказывает: «Твори!» Но когда что-то создано, этот демон покидает нас, и созданное становится ненужным. Однако это вовсе не означает, что оно должно исчезнуть. Память о Шах Джахане и Мумтаз нетленна. И не только о них! Вот почему Тадж Махал никогда не опустеет. Нибарон Чокроборти написал стихи о брачной комнате. Это краткий, написанный на почтовой открытке ответ твоему поэту, по поводу его «Тадж Махала»[46]:
46
Это краткий, написанный на почтовой открытке ответ твоему поэту по поводу его «Тадж Махала»… — Речь идет о стихотворениях самого Р. Тагора «Шах Джахан» и «Тадж Махал» (см. 7 т. наст. собр. соч., стр. 22, 29).