Визгнув шинами и тормозами, на тротуар вдруг выскочил новенький черный лендкруизер. Вадим Владленович отпрянул в сторону, и даже не взглянул на водителя, чтобы показать, что о нем думает. Машина яростно засигналила. Распахнулась дверца, преграждая путь. Смеясь, из нее высунулась женщина, в которой Вадим Владленович с трудом узнал Марию Александровну.
— Садитесь, подвезу! У меня есть время! — весело кивнула она.
По сути дела, перед ним была совсем другая женщина, мало чем походившая на вчерашнюю гостеприимную хозяйку большой квартиры. На ней были синие джинсы и белоснежный, обтягивавший свитер. Волосы стекали по плечам, и чеканный профиль, казалось, был создан для преодоления преград.
— Это вы? — удивился он. — Как, вы здесь, опять? — спросил озадаченно.
— Очень просто! У меня автостоянка рядом с гостиницей!
— Лихачите! — осуждающе проворчал, усаживаясь на высокое переднее сиденье. — Не страшно?
— Мою машину гаишники знают, — по-своему поняла вопрос Мария Александровна. — Их начальство у меня одевается… В Академгородок? — спросила, не оборачиваясь.
Он молча кивнул, сожалея, что не заказал такси по телефону. Лендкруизер мягко соскочил с бордюра и резко набрал скорость.
— Как отдохнули?
— Прекрасно! — смущение новой встречей, деньгами, перекочевавшими в его бумажник, и навязчивое впечатление сна — все проходило. Возвращалось беззаботное настроение беспроблемного дня. — Ужин подействовал на меня благотворно!
Он снова бросил быстрый взгляд на ее резко очерченный профиль, на распущенные по плечам волосы. Женщина в коллекционном платье с высокой прической и с аристократическими манерами вспомнилась давним сном или надуманным наваждением иркутской ночи.
— Я тоже хорошо отдохнула, — сказала она, не оборачиваясь. — А вы произвели впечатление, — рассмеялась звонко.
И он, щурясь яркому солнцу, улыбнулся самодовольно, как актер, профессионально сыгравший полученную роль. Притворяться больше не было надобности.
— Произвели! — повторила она тише, бросая резкие и быстрые взгляды по сторонам. — Чувствую — не уснуть! Этого мне только не хватало: впереди трудный день. Выбросила все из головы. Таблетку феназепама под язык. Встала как огурчик. Физзарядка. Таз ледяной воды. И вперед!
Вадим Владленович и вовсе успокоился, мысленно возвращаясь к последним лекциям. «Нас не догонят!» — стал выстукивать пальцами навязчивый мотивчик. «Проста, умна, искренна, сердечна! — иронично думал о сидящей рядом женщине. — А муж сбежал! И неспроста!»
— Вперед! — задумчиво повторила она, поглощенная ускоряющимся движением. — Даже телефон не оставил, думаю… Сбежит опять их сиятельство, не попрощавшись… Снова отыграл de la Sonate de Kreutzer, а за что я souffredouleur[1] всех его фантазий?
— Что-о? — вскрикнул он, больно вжимаясь лицом в лобовое стекло. Нудно визжали тормоза. Красный свет светофора перед глазами расходился плавными кругами. Разъяренный седой старик с длинной бородой и щербатым ртом: тот самый из сна, бил тростью по бронированному стеклу, от которого Вадим Владленович все никак не мог отодрать свое лицо, и кричал: «Дьявол в человеческом образе!.. Распоясались, капиталисты!»
Иркутский гость видел каждый волосок на его бороде, каждую морщинку на губах, видел сизую картофелину нависшего носа.
— Козел! Козел вонючий! — визгливо кричала на кого-то Софья Андреевна, то есть Мария Александровна в своей новой редакции и, перемежая ругань отборным мужицким матом, грозилась сексуальным насилием да еще противоестественным, заграничным, образом.
Вадим же Владленович вдруг восчувствовал удивительный покой, к которому, может быть, стремился всю свою прежнюю, весьма пошлую жизнь. Не было ни боли в теле, ни страха смерти в душе. В его свернутой набок голове, как-то чудно и странно, не текли, но именно звучали пронзительно ясные мысли. Казалось, будто в тишине музея, ни с того, ни с сего, заработали старинные часы. Металлический голос спокойно и вдумчиво, как раскачивающийся маятник, рассуждал, а эхо слегка фонило: «… или смерть, висящая над всеми нами, властна над нами и может разлучать нас и лишать нас блага любви, или смерти нет, а есть ряд изменений, совершающихся со всеми нами, в числе которых одно из самых значительных — смерть…»
Слова эти были очень важны для осмысления происходящего. У кого-то из классиков он читал их, но до глубокого понимания дошел только сейчас. И оно давало удивительный покой его душе в очень незавидном положении тела. Даже в нем он мог бы чувствовать себя человеком значимым, если бы не другая суетная и пустяшная мыслишка. Она билась и попискивала как мышь, запертая в ловушке, не давая полного покоя, злостно копошилась под грудой сокровенного и важного. Вадим Владленович уже не сомневался, что в лучшем случае отделается реанимацией и все никак не мог придумать логичного объяснения для медсестер: отчего плащ, пиджак и пуловер целы, а на сорочке дыра. И от бессилия как-то вывернуться и обмануть, скрипел зубами, стонал и хрипел: «Господи! Господи!».